Дай мне руку, тьма
Шрифт:
Резкий ветер вновь прокатился по улице, и заледеневшие листья в сточных канавах зашуршали.
— Одним словом, — сказал Кевин, — парень орет, его подружка вопит, и оба не отрывают глаз от двери этой засранной квартиры — не потому, что надеются на счастливый случай, который поможет им выбраться, а потому, что знают: они заперты на замок. Со мной. А я силен. И мне решать, каким именно способом они отправятся в ад.
Кевин вновь зажег сигарету, а я почувствовал холодный ветерок в своей груди.
— И все же, — сказал он, — я поднял этого парня. Я заставил его сесть, опираясь
— И, знаешь, все исчезло. Его надежда. Его гордость. Его любовь. Все перешло ко мне. Мне. Я завладел всем этим. И он знал это. Я стал позади него. Приставил револьвер к его голове, к центру мозга. И знаешь, что я сделал потом?
Я ничего не ответил.
— Я ждал. Примерно пять минут. И что бы ты думал? Догадайся, что этот парень сделал, Кензи. Догадайся.
Я скрестил руки на коленях.
— Он умолял, Кензи. Этот парализованный мудак. На его глазах другой мужик только что изнасиловал и убил его девушку, и он был бессилен что-либо предпринять. Ему больше незачем было жить на свете. Незачем, и тем не менее он умолял оставить его в живых! Безумный, дерьмовый мир, Кензи.
Он швырнул свою сигарету на ступеньки подо мной, и ее пепел, рассыпавшись, был подхвачен и унесен ветром.
— Я выстрелил ему прямо в мозг, как только он начал умолять меня.
Обычно когда я в прошлом смотрел на Кевина, мне казалось, я не вижу перед собой ничего, эдакую огромную дыру. Но теперь я понял, это не было «ничто»; наоборот, это было все — все зло мира. Свастики, минные поля, концлагеря, преступность, напалм, льющийся с неба. То, что я принял в Кевине за пустоту, на самом деле оказалось безграничной способностью ко всему вышеперечисленному и даже большему.
— Отвали от Джейсона Уоррена, — сказал Кевин. — Помнишь про парня, обокравшего Джека? А его подружку? Они были моими друзьями. А ты, — добавил он, — мне никогда не нравился.
Он постоял с минуту, не сводя с меня глаз, я же ощутил, как отвратительная грязь и порок вливаются в мою кровь и заражают каждый сантиметр моего тела.
Он обошел машину кругом и, подойдя к двери водителя, положил руки на капот.
— Слышал, ты уже почти завел семью, Кензи. Некая докторша и ее маленькая дочка. Девчушке, кажется, годика четыре?
Я подумал о Мэй, спавшей всего тремя этажами выше.
— Как считаешь, крепкий позвоночник у четырехлетней девочки, а, Кензи?
— Кевин, — сказал я, и голос мой стал низким и хриплым, — если ты…
Он поднял руку и изобразил стрельбу из автомата, затем, глядя вниз, открыл дверцу.
— Эй ты, говно, — сказал я, и голос мой прозвучал громко и резко на безлюдной улице. — Я к тебе обращаюсь.
Он взглянул на меня.
— Кевин, — сказал я, — если ты приблизишься к этой женщине или ее ребенку, я так изрешечу твою башку, что она сгодится для боулинга.
— Одни слова, — сказал он, открывая дверцу. — Много слов, Кензи. Увидимся.
Я
Когда стекло посыпалось на его кресло, Кевин отпрянул и посмотрел на меня.
— За мной должок, Кензи. Как в банке.
В какую-то долю секунды я подумал, что он что-то сделает. Вот сейчас. Но нет. Он только сказал:
— Ты только что купил место на кладбище, Кензи. И ты это знаешь.
Я кивнул.
Он глянул на осколки на сиденье, и его лицо исказила ярость. Он полез к себе за пояс и быстро зашагал вокруг машины.
Я нацелил пистолет прямо в центр его лба.
И он замер, все еще держа руку за поясом, затем очень медленно, но улыбнулся. Он вернулся к своей дверце, открыл ее, затем положил руки на капот и посмотрел на меня.
— Слушай, что будет. Любись со своей подружкой, трахай ее дважды за ночь, если можешь, и будь особенно нежен с ребеночком. Скоро — может, сегодня вечером, может, на следующей неделе, я дам о себе знать. Сначала я убью тебя. Затем выжду немного. Может, схожу перекусить, прогуляться или выпить пива. Что-то в этом роде. А после этого отправлюсь на квартиру к твоей подруге и убью ее и малышку. Потом вернусь домой, Кензи, и буду над вами ржать.
Он сел в машину и отъехал, а я стоял на крыльце, и кровь моя бурлила и закипала в жилах.
Глава 20
Когда я поднялся наверх, то перво-наперво проверил, как там Мэй. Она лежала на боку, свернувшись калачиком, крепко обняв одну из подушек. На ее глаза упала челка, а щечки слегка разрумянились от тепла и сна.
Я взглянул на часы. Восемь тридцать. Сколько бы ее мать ни недосыпала от чрезмерной работы, ее дочурка восполняла этот пробел сполна.
Я закрыл дверь, вошел в кухню, где мне пришлось отбиваться от трех телефонных звонков раздраженных соседей, которые требовали объяснений по поводу моей стрельбы в восемь утра. Я так и не понял, что их разгневало больше — сам факт стрельбы или столь ранний час, но решил не уточнять. Я извинился, и двое, успокоившись, повесили трубки, а третий поинтересовался, не нужна ли мне помощь профессионала.
Когда и с третьим было покончено, я позвонил Буббе.
— В чем дело?
— У тебя найдется время, чтобы пару дней проследить за кое-кем?
— За кем именно?
— За Кевином Херлихи и Грейс.
— Конечно. Но, помнится, они не вращаются в одних и тех же кругах.
— Ты прав, нет. Но он может напасть на нее, чтобы отомстить мне, поэтому мне необходимо знать, где оба находятся в любое время дня и ночи. Это работа для двоих.
Он зевнул.
— Возьму Нельсона.
Нельсон Ферраре был парнем из нашей округи, он «халтурил» у Буббы в его оружейном бизнесе, когда тому нужен был лишний механик или водитель. Это был коротышка, голос которого не поднимался выше шепота, а за день он произносил не более нескольких слов. Нельсон был таким же чокнутым, как Бубба, с наполеоновским комплексом по части высоты каблуков, но, подобно все тому же Буббе, мог справляться со своим психозом только в период выполнения какого-то дела.