Дай мне руку, тьма
Шрифт:
— А что с Климстичем? — спросила Энджи. — Бернс покончил с собой, а были ли у того признаки изменения?
— Климстич стал кем-то вроде отшельника. Жена ушла от него осенью семьдесят пятого. Протоколы в ходе развода свидетельствуют, что после двадцати восьми лет брака у супругов появились несовместимые противоречия. Жена констатировала, что ее муж стал отдаляться от нее, ощущал болезненную меланхолию и пристрастие к порнографии. Далее она сообщала, что тяга к порнографии была в его натуре, но теперь, похоже,
— Куда вы собираетесь со всем этим, агент Болтон? — спросила Энджи.
— Должен сказать, с этими людьми произошло нечто очень странное. Они стали либо очень успешными — продвинулись выше всяких мыслимых ожиданий относительно их места в жизни, либо, — он провел указательным пальцем по именам Эммы Херлихи и Пола Бернса, — их жизнь пошла под откос, и они разложились изнутри. — Он посмотрел на Энджи, как будто она знала ответ. — Что-то состарило этих людей, мисс Дженнаро. Что-то изменило их.
Машина остановилась позади собора, и Энджи, глядя на фотографию, вновь спросила:
— Что же они сделали?
— Не знаю, — сказал Болтон, криво усмехаясь в мою сторону. — Но, как сказал бы Алек Хардимен, это был знаковый поступок.
Глава 29
Мы с Энджи шли в кондитерскую на Бостон-стрит, а Девин с Оскаром сопровождали нас на значительном расстоянии.
Мы оба смертельно устали, и воздух рябил прозрачными пузырьками, которые лопались у меня перед глазами.
В это серое утро мы, почти не разговаривая, сидели у окна, потягивали кофе и смотрели на улицу. В нашей головоломке, казалось, все части сходятся, но почему-то сама она пока отказывалась принимать какую-либо узнаваемую форму.
Можно предположить, что ОАЭЭ имела какую-то связь либо с Хардименом и Рагглстоуном, либо с третьим загадочным убийцей. Но какого рода связь? Возможно, они видели нечто, что, по мнению Хардимена или таинственного убийцы, будет компрометировать их? Если так, что они могли видеть? И почему просто-напросто не убрать Членов ОАЭЭ еще тогда, в середине семидесятых? Зачем было ждать двадцать лет, чтобы теперь преследовать их потомков или близких этих самых потомков?
— Ты выглядишь разбитым, Патрик.
Я устало улыбнулся.
— Ты тоже.
Она отхлебнула свой кофе.
— После этого совещания давай пойдем домой, в постель.
— Звучит как-то двусмысленно.
Она хихикнула.
— Ничего подобного. Ты знаешь, что я имею в виду.
Я кивнул.
— Все стараешься соблазнить меня, после всех этих лет.
— Мечтай, глупыш.
— Тогда, в семьдесят четвертом, — сказал я, — что за причина могла заставить человека использовать грим?
— Ну, ты просто зациклился на этом пунктике.
— Да.
— Не знаю, Патрик. Возможно, они были слишком самовлюбленными. Или маскировали
— С помощью белого грима?
— Возможно, они были мимы. Или клоуны. Или «готы».
— Или поклонники группы «Кисс», — сказал я.
— Или так. — Она промурлыкала какой-то такт из «Бет».
— Ерунда.
— Что именно?
— Связь где-то здесь, на поверхности, — сказал я. — Я это чувствую.
— Имеешь в виду грим?
— Да, — сказал я. — И связь между Хардименом и Ассоциацией. Я уверен. Она у нас прямо под носом, но мы слишком устали, чтобы распознать ее.
Она пожала плечами.
— Пошли посмотрим, что скажет Болтон на своей летучке. Возможно, все станет на свои места.
— Конечно.
— Не будь пессимистом, — сказала она.
Половина людей Болтона работали здесь же, в округе, добывая информацию, другие караулили квартиры Энджи, Фила и мою, поэтому Болтон получил разрешение отца Драммонда собираться в его соборе.
Как это обычно бывает по утрам, в церкви еще стоял дымный запах кадила и свечного воска от семичасовой мессы, от скамеек несло хвойным моющим средством и мылом, и все венчал печальный аромат увядающих хризантем. Мириады пылинок кружились в косых лучах света, льющихся через восточные окна на алтарь и исчезающих в средних рядах скамеек. В это холодное осеннее утро церковь с ее мягко-коричневыми и красными тонами, золотистым внутренним светом и разноцветными витражами, которые только начали прогреваться скупым солнцем, смотрелась так, как, очевидно, задумывали основатели католицизма: как место, очищенное и неподвластное земному несовершенству, где подобает слышать только шепот и умиротворяющий шорох ткани под склоненным коленом.
Болтон уселся в позолоченное, с красной обивкой кресло священника, стоящее у алтаря. Он подвинул его немного вперед, чтобы поставить ноги на алтарный рельс. Остальные агенты и несколько полицейских сидели на четырех передних рядах, держа в руках ручки, бумагу или диктофон.
— Рад, что вы смогли прийти, — сказал Болтон.
— Не стоит, — сказала Энджи, глядя на его ботинки.
— Что именно?
— Не сидите у алтаря в кресле священника с ногами на рельсе.
— Почему нет?
— Кто-то может счесть это оскорбительным.
— Только не я. — Он пожал плечами. — Я не католик.
— Я католичка, — сказала она.
Болтон внимательно посмотрел на нее, надеясь, что она шутит, но ее ответный взгляд был настолько спокойным и твердым, что он понял, она всерьез.
Он вздохнул, вылез из кресла и поставил его обратно. Пока все рассаживались, Болтон пересек алтарь и взобрался на кафедру проповедника.
— Здесь можно? — спросил он.
Энджи пожала плечами, а Девин и Оскар прошли в ряд перед нами.