Дай на прощанье обещанье (сборник)
Шрифт:
– А ты бы хотела, чтобы это были мы с Аглаей?!
– Почему я тебя так раздражаю? – изумилась Алла Викториновна и подошла на полшага ближе к дочери.
– Потому… – Та скривилась, было видно, что разговор ей дается нелегко. – Потому что ты… всю жизнь… живешь ради него. А мы… так, издержки патологической любви между поэтом и его музой. Тебе, кроме него, никто не нужен!
– Это неправда, – расстроилась Алла Викториновна и несколько раз провела рукой по горлу, словно утихомиривая сидящий в нем вопль. – Это в принципе все неправда.
– Что она сказала? – вернулся в себя выпавший из разговора
– Она, – Алла Викториновна старалась произносить все слова членораздельно, – сказала, что я ее раздражаю.
– Ее все раздражают, – не глядя на жену, отметил художник слова. – Включая собственную дочь.
– Да! – со слезами выкрикнула та, в чей адрес посыпались упреки. – И Аглая тоже! Но больше всех меня раздражаешь ты! – бросила она матери и, развернувшись, вылетела из кухни.
Сердце у Аллы Викториновны неровно толкалось в грудной клетке, словно собираясь пробить в ней брешь, достаточную для выхода. Со своим сердцем она уже почти научилась договариваться, но иногда оно ей изменяло и устраивало пакости, из-за которых Алла Викториновна попадала в больницы и томилась там от постоянного голода. Вот и сейчас сердце прыгнуло вниз, где-то там побултыхалось, а потом временно смолкло. Алла Викториновна потерла грудь, убрала руку и выложила ее на стол.
– А что тут у вас случилось?
– Ничего не случилось: весь день с Аглаей воюет, та ее не слушается, вот она на тебя кидается, потому что ты бабушка и могла бы домой приходить пораньше, чтоб с внучкой немного посидеть.
– Ну, ведь ты дома, – напомнила Алла Викториновна большому поэту.
– Но я же работаю, – объяснил он, и на этом разговор прекратился.
Алла Викториновна почувствовала, в какую сторону сейчас подует ветер, и решила вовремя ретироваться, пока не засосало сквозняком в черную дыру непонимания.
– И вообще, Алла (большой поэт крайне редко называл жену по имени), может, не так уж она и не права?
– Это ты по поводу размена? – с надеждой встрепенулась Алла Викториновна.
– Нет, – покачал головой большой поэт. – Это я по поводу того, что пенсионеры должны сидеть дома, заниматься внуками и вообще соответствовать возрасту.
– А я и соответствую, – с готовностью отрапортовала она.
– Ты ведешь себя как безответственная девчонка, ровесница Аглаи. У той тоже нет понимания ни времени, ни пространства, ни возраста. Она, твоя внучка, – эгоистка, как и твои дети.
– Заметь, и твои тоже, – попробовала отшутиться Алла Викториновна, но вовремя осеклась: большой поэт впал в прострацию и зашевелил губами, не обращая внимания на жену.
Алла Викториновна аккуратно положила перед художником слова дежурный блокнот, карандаш и на цыпочках вышла из кухни, дабы не мешать поэтическому вдохновению.
В коридоре клубами валялась пыль, похоже, «оккупанты» не обращали внимания на такие ничтожные мелочи, считая ответственной за чистоту в доме Аллу Викториновну, ненавидевшую всеми фибрами души любой процесс, сопровождаемый мытьем чего-либо: будь то пробирки, колбы, аллонжи, посуда, полы, окна и так далее. Еще Алла Викториновна ненавидела гладить, перестилать постель и пришивать пуговицы. Как поговаривали ее близкие подруги: «Алка и дом – вещи несовместимые».
Алла Викториновна
– Вам бы только, чтоб сыто было!
– А ты, наверное, святым духом питаешься? – язвили те на два голоса.
– Не святым, конечно, но вполне могу позволить себе не думать о желудке!
– О чем же ты думаешь, Алка? – продолжали атаковать близкие подруги.
– О высоком, – смеялась Алла Викториновна и кокетливо взбивала прическу.
– Высокого в тебе – только рост, – осаживали они чудаковатую подругу. – И среди твоих знакомых и родственников нет дам твоего роста, поэтому видно, что одежда, которую ты носишь, с чужого плеча. Посмотри, как ты выглядишь?! – шумели подруги.
– А как я выгляжу? – недоуменно переспрашивала Алла Викториновна.
– Плохо, Алла. Плохо до невозможности, а ведь ты с людьми работаешь!
– Во всех я, душенька, нарядах хороша, – обрывала Алла Викториновна сеанс психотерапии и просила подать к чаю обязательный кусочек черного хлеба.
– И все равно! Нельзя к себе так относиться, – бушевали подруги. – Ты посмотри, от того, что ты на себя все время рукой машешь, у тебя и девчонки никак нормально не определятся.
– А что вам не нравится? – наконец-то решалась на сопротивление Алла Викториновна и подтирала мизинцем помаду в уголках губ.
– Все! – стройно рычали подруги. – Сама в обносках, девчонки – в обносках, теперь и Аглая за чужими донашивает.
«Аглая!» – звякнуло в растревоженном мозгу потерявшейся Аллы Викториновны, и она поскреблась к младшей дочери в дверь:
– Можно я войду?
– Мы уже спать ложимся.
– А Аглая?
– Вспомнила?! – ехидно воскликнула младшая и рывком распахнула перед материнским носом дверь. – Спит уже твоя Аглая: не дождалась, пока бабушка с работы вернется, улеглась и спит.
Алла Викториновна просунула голову в комнату, чтобы удостовериться, но натолкнулась только на спящего зятя, раскинувшего руки на всю ширину разложенного дивана. Аглая не спала и сосредоточенно смотрела в потолок, специально проинструктированная матерью.
– Не спит! – обрадовалась Алла Викториновна и рискнула перенести ногу через порог. Дочь перегородила ей путь:
– Ты зачем? На пять минут поиграть? Тогда не надо.
– Я спокойной ночи пожелать, – миролюбиво объяснила Алла Викториновна.
– Ну уж нет! Явилась на ночь глядя, ребенок ее весь вечер прождал… И теперь, пожалуйста, показываем, какая мы хорошая бабушка!
– Ничего я никому не показываю, – отступила назад Алла Викториновна. – Я и правда просто хотела пожелать Аглае спокойной ночи. Зря ты на меня бросаешься.
– Я-а-а?! – возмутилась дочь и дала матери пройти. – Да мне, если хочешь знать, вообще до балды: хорошая ты бабушка или плохая ты бабушка. Аглая уже знает: бабушке не до нее! У бабушки работа, у бабушки подруги, у бабушки времени нету…
Пока мать частила, словно из пулемета, между Аллой Викториновной и внучкой радугой заискрили переменные токи безмолвной радости. И хотя Аглая, по материнскому наущению, по-прежнему не поворачивала головы в сторону бестолковой бабки, Алла Викториновна точно знала: девочка ее видит, слышит и чувствует.