Дай на прощанье обещанье (сборник)
Шрифт:
– Раскроила, мама.
«Ну-у-у, – думает Зинаида Яковлевна, – раз мамой называет, значит, плохи мои дела. Между прочим, могла и не торопиться: смертное все-таки готовит не покойнику, живому человеку. И попросили-то ее всего на копейку, а она рада стараться – наработала на рубль».
– Мама? – насторожилась Катерина, не услышав встречной радости в голосе свекрови. – Вы что там? Живы?
– Жива, – нехотя отвечает Зинаида Яковлевна и снова погружается в молчание.
– Мерить будем? – теребит ее на расстоянии сноха.
– А чего мерить-то? Давай без примерки.
– Без примерки, – голос Катерины
– А чего там смотреть-то? – сопротивляется свекровь, ей уже не терпится повесить трубку. – Давай, как есть.
– Отшиваю, значит?
– Ну, – только и говорит Зинаида Яковлевна и аккуратно кладет трубку на рычаг. Делает она это с выражением лица человека, который только и мечтает о том, чтобы его не заметили: тихо-тихо, медленно-медленно. На самом деле Зинаида Яковлевна расстроилась не на шутку. Пока ткань в отрезе лежала, в ней не было никакой угрозы ее существованию. Зато теперь – не скажи! Возникало чувство, что еще пару дней – и ее открыто попросят здесь не задерживаться. Благо и платье почти готово.
«Дура она все-таки, Катя. Ну что за человек, ей-богу! А я еще Мишку ругала, мол, какое такое веселье в семье. А вот теперь видно: скажут жизнь за Родину отдать, она и отдаст. Это подумать только! Взять платье шить на смерть и на другой день раскроить! Это как же так можно-то, господи?» – недоумевала Зинаида Яковлевна, напрочь запамятовав, что именно она сама собственной персоной вчера сдернула Катерину с места, напугала до полусмерти, нагрузила отрезом и отправила шить это злосчастное платье.
В воображении Зинаиды Яковлевны пазлы вчерашнего дня складывались в иную картинку, противоположную реальной. «Ворвалась, выхватила отрез из рук, можно сказать, сантиметром чуть не удушила, пока мерки снимала, и вымелась из дома верхом на швейной машинке».
Позвонить было некому – Маруня померла, а Ларочке на ее мать жаловаться?! Да упаси бог, только этого нам и не хватало. Вечер снова коротала с телевизором, единственным своим задушевным другом, преданным и всегда в глаза смотрящим.
К утру платье было готово: сноха постаралась на совесть и, подобно Василисе Прекрасной, раскинула бархатное великолепие перед Зинаидой Яковлевной.
– Нравится? – воспарила к потолку мастерица.
Свекровь посмотрела на нее, как на полную дуру, и лицемерно кивнула:
– Нравится.
– Померим?
– Зачем? – напугалась Зинаида Яковлевна.
– Ну, чтоб ясно было, все ли так, как надо.
– А я тебе и так скажу, что не так, как надо.
– Что? – охнула Катя и растерянно посмотрела в колючие глазки надменной царицы.
– То, Катя, – строго проговорила Зинаида Яковлевна, – ровно на бал платье сшила, выкат-то какой!
– Како-о-ой? – простонала сноха.
– Глубокий, Катя, выкат. Не по годам. Люди осудят. Старуха, а в таком платье в гроб улеглась.
– Так под горлышко же, Зинаида Яковлевна, как вы сказали.
– Ну, милая, ты с больной-то головы на здоровую не вали. Не вали! Под какое такое «горлышко»? Что же у меня горлышко-то – из расщелины растет?
– Какой расщелины? – не поняла Катерина.
– Из такой! Промеж грудями.
– Ну что вы, Зинаида Яковлевна, – начала оправдываться сноха. – От яремной ямки – три пальца, не больше.
– А
– И что же делать? – растерялась Катерина, не замечающая того, как посветлел взгляд свекрови.
– Что делать? Что делать?! Переделывать.
– Да что тут переделаешь? Обрезки на подкрайную пускала, ничего почти не осталось.
– Так странно, – пошла ва-банк Зинаида Яковлевна, – я думала там метра три, не меньше. Думала, мне хватит и вам сгодится.
– Да там всего метра два было, не больше.
– Ну, два так два, – уступила Зинаида Яковлевна. – Чего ты расстроилась? Ну… Подумаешь, вырез великоват. Ну, с кем не бывает, Катюша? Придумаем чего-нибудь!
– Чего тут придумаешь-то, Зинаида Яковлевна, – вконец опечалилась Катерина и скомкала былое великолепие в черноземную кучу.
– Подумать надо, – очень серьезно отчеканила свекровь и прикрыла уже довольно веселые глаза сморщенными веками.
– Пойду я тогда, Зинаида Яковлевна? – осторожно тронула ее за плечо Катерина и начала собираться. – Платье пусть у вас лежит…
– Вот еще! – вздрогнула свекровь. – Зачем это? Забирай давай его. Не доделала же. А я думать буду.
Покорная Катя встряхнула отяжелевший от неудач панбархат, соединила плечики, разгладила сгибы и аккуратно упаковала в целлофановый пакет с надписью «Всероссийская перепись населения: на старт!», туда же бросила портновские ножницы, неизвестно зачем принесенные с собой, и подушку с булавками.
– Может, чаю? – ненавязчиво предложила Зинаида Яковлевна. Причем так ненавязчиво, что Катерина легко догадалась: «Не вздумай чаю просить. Не до тебя, неумеха». Поэтому вежливо отклонила предложение свекрови и отправилась восвояси раскладывать не предсказавшие сегодняшнюю неудачу карты Таро. Кстати, перед тем как выйти из дома, вспомнила сноха Зинаиды Яковлевны, карты дали ей знать. Просто она не распознала, а точнее – распознала неправильно. Замыкал сегодняшний гадальный каскад перевернутый Жрец. А перевернутый Жрец, припомнила Катерина, это не символ доверия друг к другу, это – другое! Это символ вышедшей из-под контроля ситуации, какой-то случайности. Так и вышло: чертово платье не подошло! А ведь она так старалась, думала, доверяет ей Зинаида Яковлевна, значит, никак нельзя не оправдать ее доверия. А свекровь вот что придумала: выкат ей, видишь ли, большой. Не тот ей выкат. И главное – «думай, Катя». А что тут придумаешь? Что тут придумаешь, спрашивается! Шарфик если только завязать, цветной какой-нибудь, неброский…
Правильность найденного решения подтвердилась сразу же, как только Катерина добралась до дома и раскинула Таро на полированном столе. Так и есть – первой выпала Восьмая карта Старшей Арканы – Справедливость. Женщина полезла в справочник по Таро и прочитала вслух: «Отражает идею справедливости… ясности суждения… объективности, разумного решения». Значение карты снохе Зинаиды Яковлевны понравилось, она еще немного поразглядывала изображенную на ней Фемиду, а потом быстро захлопнула шпаргалку, так и не добравшись до перевернутого значения. У Фемиды в руках красовались привычные атрибуты – весы и меч. На глазах – повязка. «Ну, чем не шарфик?»