Дай на прощанье обещанье (сборник)
Шрифт:
– Надо, – согласилась та.
– Так в похоронной лавке все купить можно: и покрывало, и платки, и платье, и тапки. Приходишь одним днем – и никаких проблем.
– Не хочу я чужого! – доверила Людке-соседке свою страшную тайну Зинаида Яковлевна.
– И не надо. Сами купите.
– Ка-а-ак?! Уж три года…
– Давайте я куплю. Чай, у нас на рынке чего хочешь купить можно.
– Купи мне, Людочка, – заволновалась Зинаида Яковлевна. – Платье мне купи. С пуговицами, чтоб спереди были, а то, представляешь, сколько лет на них лежать! Следы будут.
Доводы Зинаиды Яковлевны Людку-соседку нисколько
– Ну, так понятно, что спереди. А цвет какой?
Зинаида Яковлевна от удовольствия зажмурилась и выпалила:
– Зеленый.
– Зеленый? – ничуть не удивилась Людмила цвету смертного одеяния. – Можно и зеленый. Главное – не черный.
– Купи, Людочка! – взмолилась старуха и вынула три тысячи рублей. – Хватит?
Людка с сомнением посмотрела на три зеленые купюры:
– Не знаю даже. Добавлю, если что. Размер-то какой брать? Сорок восьмой вроде?
– Да не знаю я даже. Возьми какой-нибудь, – лепетала счастливая Зинаида Яковлевна, держа соседку за руку.
– Ну, если что, поменяем! – нашлась Людка и засунула три тысячи в карман фартука. – Только, теть Зин, не сегодня. Сегодня – не моя смена. Сегодня – среда. Давай в пятницу сговоримся.
– Да ты не торопись, Люд. Спешить некуда.
– Ну, это как Бог даст, – сообщила напоследок соседка и покинула гостеприимный дом Зинаиды Яковлевны с чувством своей незаменимости…
В том, что в пятницу перед ней будет лежать новое платье, Зинаида Яковлевна нисколько не сомневалась. Она была даже рада этому – потому что чужой, можно сказать, человек. Попросили – сделал. А когда свои, то не очень как-то приятно. Вроде им все равно когда, лишь бы скорее. Сегодня попросила – завтра принесли. И что делать тогда? Ложиться?
Ложиться перед Людкой-соседкой Зинаида Яковлевна не собиралась, поэтому новому платью, принесенному «с базару», обрадовалась и даже любовно погладила материал, из которого оно было сшито.
– Никак трикотаж? – призвала она к ответу соседку.
– Вроде как.
– А состав? – задала странный вопрос Зинаида Яковлевна.
– Все берут, – не менее странно ответила Людмила.
Обе друг друга поняли.
– Вот знаешь я чего опасаюсь, – поделилась Зинаида Яковлевна. – Материал ведь трикотаж?
– Трикотаж.
– А вдруг катышками свернется? Неужто я в катышках гнить буду?
– Так не увидит же никто, – здраво отметила соседка. – В гробу же не видно. А с открытой крышкой лежать, так оно еще новое будет. Без катышков.
– Вот правильно ты говоришь, Люда, – похвалила ее Зинаида Яковлевна. – Хорошая ты женщина, понимающая. Спасибо тебе.
– Да за что, теть Зин?! Чай, мы с тобой не чужие: столько лет через стенку живем, уж ближе, чем родственники.
– Это ты правильно, Люда, сказала, – снова одобрила соседскую сентенцию Зинаида Яковлевна и наконец позволила Людмиле уйти. Больше она ей была не нужна. Дело сделано.
От ощущения выполненного долга у Зинаиды Яковлевны стало на душе тревожно: она снова вспомнила про закон подлости и поразилась тому, что воз и ныне там. Как не было собрано, так и не стало.
«Тапочки… И тапочки нужны зеленые… Под платье», – напомнила она сама себе и определила сроки выполнения задуманного: к маю, не раньше. Девятого или десятого, а там, глядишь,
Выбор тапочек обещал стать интересным занятием, привлечь к которому она собиралась и Ларочку, и Катю, и уж Людку-соседку точно. И уже точно знала, с кого начнет. Уж точно не с соседки. Потому что та любые тапочки из-под земли достанет, а там уж и придумывать нечего: хоть сама в похоронное бюро иди и помирай у них там, в казенном доме.
«Позвоню-ка я Кате», – решила Зинаида Яковлевна, но прежде посмотрела на календарь. Рановато пока. И Пасха в этом году ранняя, в апреле. «Так чего ж и мне торопиться?! Позвоню-ка я Кате в мае. После десятого. А пока поживу. Можно еще…»
Проститься хочется
Никто ничего толком не помнил, да и спросить было не у кого. Все умерли, а те, кто остался, родниться не желали и делали вид, что тех самых, дурных провинциальных, родственников в их жизни не было и не могло быть. Да и откуда бы они взялись на Смоленской? В самом, можно сказать, сердце Москвы? А про Старомлыновку-то те, что в Москве жили, и слыхом не слыхивали, и видом не видывали. И не знают, что Старомлыновка и Старый Керменчик – это одно и то же. А уж про то, что «керменчик» в переводе с греческого означает «мельница», тем более.
Стоп! А греки-то тут при чем? Про греков-то они вообще не говорили: какие такие приазовские греки-урумцы?! Ну, были греки, и что? Были и сплыли – все на кладбищах лежат и никого не трогают. Вот и вы нас не трогайте: ничего не знаем, ничего не ведаем и не хотим!
– Не хотите – как хотите! – ответили провинциальные родственники и прекратили любые попытки к сближению. Тем более что все равно им дверь не открывали и на телефонные звонки не отвечали. А зачем? Если разобраться, никакой пользы от этих провинциалов не было, только дурацкие вопросы про какое-то место на кладбище, про то, как случилось. Ну, надо сказать, достаточно их Москва терпела, пока Липа была жива.
Липа – это отдельная история. Очень короткая и знакомая почти каждому. Включаешь передачу «Жди меня» – и, пожалуйста, сколько хотите таких историй. Ну, например: «Ищу свою настоящую маму, бросившую меня сорок лет назад. Те, кто видел и знает что-нибудь об этой женщине, отзовитесь!» Дальше прилагается старое коллективное фото: мама обведена в кружочек. Вся страна плачет и с нетерпением замирает около телевизоров: покажут мать эту или сгинула-таки?
«Зачем?» – вопит скептически настроенная часть аудитории. – Зачем бередить затянувшиеся раны? Чего вам дома-то у экранов телевизоров не сидится?! Чего вы письма пишите и фотографии шлете? Кому это надо?
«Мне!» – заочно отвечают добрые сердцем и верят, что кто-нибудь да откликнется! Но скорее всего – никто, как и в случае с провинциальными родственниками Липы, натыкающимися на один и тот же вопрос:
– Зачем вам знать, где похоронена Олимпиада Семеновна Серафимова?
– Надо, – ответили бы они, но их никто не спрашивает.
– Какого черта?!
– Проститься хочется, – скажут родственники и вздохнут: – А то ведь так и не попрощались!
– Так уж лет сколько?!
– Какая разница?! – удивятся провинциальные твердолобы и подадут записочку в церкви, чтоб поминали рабу божию Олимпиаду, царствие ей небесное.