Дай умереть другим
Шрифт:
6
Какой здравомыслящий мужчина захочет расхаживать в присутствии дамы своего сердца закутанным в одеяло, словно какой-нибудь придурок из психиатрической лечебницы? Только сложенной треугольником подушки на голове не хватает для сходства с очередным Наполеоном. Но и без этой детали ощущаешь себя шутом гороховым и пугалом в одном лице.
Пока Костечкин забирал с лоджии свои влажные трусы, пока натягивал их в соседней комнате и облачался в выданные ему одежки с чужого плеча, он, кажется, пропустил самое главное. Возвратившись в гостиную, лейтенант почувствовал напряжение, сгустившееся
– Слыхал, что придумали эти подонки? – обратился он к Костечкину. Молчать ему было невмоготу. Хотелось высказать свое негодование, поделиться тревогой. Алан озабоченно цокнул языком: – Они решили, что одной заложницы им мало. Теперь вот Ленку впридачу затребовали.
– Не совсем так, – негромко произнес Громов. – Бандиты предоставили вам право выбора. Им безразлично, кто присоединится к Анечке: мать или отец.
– Выбор-то очевиден, – отмахнулся Алан. – От мужчины, оставшегося на свободе, пользы неизмеримо больше, чем от напуганной женщины. Но добровольно отпустить жену к бандитам… – Он скорбно покачал головой. – Для меня это как серпом… как ножом по сердцу!
У Костечкина потемнело в глазах, словно он внезапно потерял еще одну порцию крови.
– Интересно, где ты увидел здесь напуганную женщину? – спросил он. – В зеркале?
Алан выпучил глаза:
– Ну ты, остряк! Попридержи язык, пока я тебя за порог не выставил.
– Ты бы лучше свою крутость перед бандитами демонстрировал. Что, слабо?
Громов внимательно посмотрел на вскипевшего Алана, на напружинившегося Костечкина и нахмурился. Ленка оставила свои пальцы в покое и вскинула голову.
– Заткнитесь вы, оба! – прикрикнула она. – О чем тут спорить? Мне идти, это же ясно как божий день.
– Но почему? – возмутился Костечкин. – Олег Николаевич! – Его взгляд, устремленный на Громова, был полон негодования. Мол, как вы можете отмалчиваться, когда у вас на глазах творится такая вопиющая несправедливость?!
Громов неохотно разжал губы:
– В таких вопросах каждый решает сам за себя, Андрюша. Вот они и решили.
– Анечке будет лучше со мной, разве не понятно? – перебила его Ленка. – И мне тоже будет лучше, если я буду находиться рядом с ней. Я не перенесу трех суток неизвестности! Вот пусть мой дорогой муженек остается и дожидается нас дома. У него это лучше получается. – Она прищурилась. – Спит, как сурок, ест за троих. Позавидовать можно.
– Прикажешь мне от голода пухнуть? – оскорбился Алан.
– Ты уже распух, – сообщил ему Костечкин звенящим голосом. – Дальше некуда.
Он и сам не ожидал от себя такой вспыльчивости. Но его до предела переполняла ненависть к этому крупному, сильному мужчине, который готов отправить свою жену в лапы бандитов, не удосужившись даже оторвать зад от дивана. Приступ ярости был настолько внезапным и острым, что от нее перехватывало дыхание, как будто идешь против ветра в сильную стужу.
Дальше все происходило стремительно
– Тебя никто не уполномочивал вмешиваться в чужую семейную жизнь!
Было такое впечатление, словно в рану вцепились раскаленными клещами, а внутри черепа сделалось совершенно пусто – лишь гулкое эхо ударов раскатывалось там, между лобной костью и теменем: бом-мм… бом-мм…
Несмотря на ужасную слабость, охватившую его, Костечкин попытался оказать сопротивление. Его кулаки дважды соприкоснулись с боками противника, но это было все равно, что молотить плотно набитый куль с мукой. Торжествующе осклабившись, Алан рванул Костечкина на себя и вновь припечатал к стенке. И еще раз. И еще.
Теряя последние силы, Костечкин наподдал противнику коленом, однако сам он уже едва держался на ногах, тогда как противник обладал устойчивостью каменного истукана с острова Пасхи.
– Понял, кто здесь хозяин? – спрашивал он. – Понял?
– Папа! – требовательно крикнула Ленка. – Сделай же что-нибудь!
Громов вскочил на ноги, сделал шаг к дерущимся, но тут же вернулся на место и демонстративно отвернулся.
– Андрей – офицер милиции, а не дитя малое, – буркнул он. – Мужчина должен сам за себя постоять.
– Он же ранен! – напомнила Ленка. – Ему плохо!
– Это еще только цветочки, – пообещал Алан, отдуваясь. – Ягодки впереди!
В тот момент, когда он вновь приблизил к себе Костечкина, чтобы от души приложить его затылком к стене, тот захрипел и боднул соперника в нижнюю челюсть. Растерянно клацнув зубами, Алан ослабил хватку и тут же получил добавку – в переносицу. Его вопль напоминал гудок тонущего парохода – он был такой же басовитый и протяжный.
Это было последнее, что отметил про себя Костечкин, прежде чем рухнуть на пол без сознания. Он не видел, как Громов оттащил назад зятя, попытавшегося пинать его ногами, не слышал, как зазвонил телефон. И когда он очнулся со свежей повязкой на плече, рядом с ним в детской никого не было ни Алана с расквашенным носом, ни его тестя, ни тем более Ленки, которую вызвали на улицу, где ей предстояло сесть в машину и укатить неведомо куда.
Лишь знакомый плюшевый медведь сочувственно поглядывал на Костечкина, но чем игрушечный мишка мог подбодрить вполне взрослого мужчину двадцати пяти лет от роду? Он ведь не был говорящим и не имел возможности шепнуть несчастному Костечкину, что, прежде чем уйти в неизвестность, Ленка наградила его мимолетным поцелуем, легким, как касание стрекозы.
Не плюшевого медведя – игрушкам от такого рода нежностей ни холодно, ни жарко. Поцелуй предназначался Андрею Костечкину, так мало походившему на рыцаря без страха и упрека.
Глава 7
Красиво жить не запретишь
1
Если ты молода, хороша собой и желанна, то быть фригидной обидно вдвойне, так полагала Светлана Кораблева. И, вынеси она свою проблему на суд общественности, с ней согласились бы не только женщины, но и мужчины. Причем последние приняли бы ее несчастье значительно ближе к сердцу.