Дайте место гневу Божию (Грань)

Трускиновская Далия Мейеровна

Когда мужчина и женщина подошли, я посмотрел в лицо сперва ему, потом – ей, решив, что женщина, не носящая покрывала, должна быть готова к любопытным взглядам.

Он был красив, как воин, и его, как меня когда-то, вылепила служба. Я узнал эти широкие и прямые плечи, крепкую. но стройную шею, короткие черные волосы человека, которому недосуг лелеять кудри. Уверенный взгляд темных глаз обличал в нем человека, способного своим голосом управлять толпой. Он носил подстриженные усы, но бороду брил, и под распахнутой рубахой я видел широкую волосатую грудь, еще один несомненный признак мужества.

Женщина была одета на мужской лад, что меня почти не удивило, – она и короткими волосами походила на гречанку, подражающую мальчику-эфебу. Но черты

ее лица я бы назвал безупречными. Это была та правильная красота, которая настолько знает себе цену, что презирает умащения и прикрасы. Тело было стройное и соразмерное, как бывает иногда у молодых женщин, родивших всего лишь одно дитя. Темно-русые волосы, вьющиеся от природы, падали на лоб, едва ли не до самых глаз, и она гордо несла голову, не обремененную диадемами, серьгами, лентами, шея же у нее была открыта, и этим она тоже напоминала деятельную быстроногую гречанку.

– Так вот кто нуждается в моих воспоминаниях, – произнес я, обращаясь к Рагуилу. – Но ты знаешь мою жизнь гораздо лучше, чем я сам, почему бы тебе не рассказать то или иное событие?

– Вот он, Даниил, первый из призванных, – сказал архангел, обращаясь к мужчине и женщине. – Первый, убедившийся в том, что имя есть судьба.

– Слыхал я такую версию, – отвечал мужчина. – Но вот у меня сослуживец назвал сына Данилой. Так такого поросенка еще поискать! Это не суд Божий, а… а…

Он замялся, не осмеливаясь смущать архангельский слух заковыристым словом. Женщина подтолкнула его локтем, приказывая укротить вольный язык. Я же посмотрел на них с любопытством – это были какие-то новые люди, и новизна выражалась не только в одежде и прическе волос. Их обращение с архангелом смущало меня – они словно не видели полупрозрачных и похожих на две восходящих к жаркому небу струи дрожащего воздуха крыльев.

– Разное бывает, – согласился Рагуил. – Я от сотворения мира наблюдал за справедливостью и потому знаю: среди тех, кто устранял зло, немало было людей, носивших это имя. Только не все его открывали. Как-то во времена вавилонского плена евреев был в неком городе храм. Название города вам ничего не скажет, а потом, в рукописях, его ничтоже сумящеся книжники обозначили как Вавилон. Ну да Господь им судья…

Мужчина и женщина вслед за архангелом невольно улыбнулись.

– Сладу нет с этими книжниками, – продолжал Рагуил. – Все, чего не забудут, – то переврут. А поколение спустя их враки уже возводятся в степень непреложной истины. Ну, Вавилон так Вавилон. Был там храм бога Бела с идолом в виде медного дракона со страшной раскрытой пастью. Простые люди, глядя на эту пасть и слушая россказни жрецов, готовы были отдать последнее, лишь бы жуткий гад их помиловал и прямо там, в храме, не принялся жевать…

Странные эти речи предназначались для людей по натуре своей смешливых. Рагуил откровенно хотел быть приятным этой женщине и этому мужчине, однако он мог бы выбрать что-то иное, а не дело, стоившее мне первых седых волос.

– Жрецы, как оно и положено жрецам, требовали, чтобы народ приносил Белу жертвы. В храм вносили туши животрых, убитых на площади с соблюдением всяких правил и установлений, клали их перед драконом, потом все выходили, а храм снаружи опечатывали – как теперь принято говорить, для чистоты эксперимента, – Рагуил употребил слово, которое непременно должно было понравитьвся собеседникам. – Утром оказывалось, что туш нет, зато драконья пасть – в крови. И все были довольны, что удалось откупиться от страшных кар, только вот все хуже жилось людям небогатым, которые отнимали кусок у детей, лишь бы побаловать идола. Но они не роптали – вот что было страшнее всего.

– Разве Христос не говорил о покорности? – спросила женщина с понятным удивлением – призыва к бунту в Евангелиях еще никто не вычитал, а архангелы не могут выступить за пределы Закона Христова. Вот только задать этот вопрос должен был мужчина, а она – молчать, поскольку рассуждать о тонкостях веры – дело мужское.

– Он также изгнал из храма торгующих, –

напомнил Рагуил. – Так вот, на плач женщин, которые не знали, чем завтра кормить детей, пришел в город некий человек, роста среднего, в пропыленном плаще, и сам словно покрытый серебряной пылью, которая была особенно заметна на завитках его коротких кудрей. Был он смуглым и сероглазым, а этот цвет глаз для Вавилона и его окрестностей весьма необычен. Как этот человек нашел доступ к местному князьку, которого книжники упорно называют царем, я не знаю, очевидно, он был опытен по части князьков. В приватной беседе он обвинил жрецов в мошенничестве и в том, что они продают жертвенное мясо через подставных лиц на городском базаре. В качество довода привел не только их круглые животы, которые день ото дня становились все толще, но и еще одно соображение. Князек, который вдруг догадался, что может наложить руку на храмовые богатства, позволил этому человеку действовать. Вечером, после службы в храме Бела, пришелец тайно посыпал там пол пеплом. Наутро все увидели следы ног в жреческих сандалиях, и следы эти вели сперва от стены к месту, где оставляли жертвенных животных, а потом обратно к стене. Царь потребовал от жрецов правды, и тут оказалось, что в храме еще в незапамятные времена как раз для таких затей сделали тайный ход. Храм был разрушен. Люди, узнав правду, вздохнули с облегчением. Как, вы полагаете, звали того человека?

– Даниилом его звали, – мрачно буркнул мужчина. Ему не понравилось, что архангел говорит с ним, как с маленьким ребенком. Да и мне не понравилось, что об этом деле Рагуил рассказал чересчур просто, как рассказывают предания детям.

Женщина же внимательно поглядела на меня.

Он не понял, но она поняла. К великому моему облегчению, она промолчала. Я бы оказался в нелепом положении, если бы женщина принялась толковать о хитростях жрецов, которые даже мне не всегда удавалось разгадать, а ведь я изначально был их воспитанником…

Рагуил усмехнулся.

– А вот этот случай и тебе наверняка известен, – сказал он мужчине. – Был некий человек, именем Иоаким, и имел красивую и набожную жену, именем Сусанна. Двое из старейшин городка, где они жили, случайно увидели, как Сусанна, раздевшись и заколов волосы на затылке, входит в бассейн. Они не имели намерения подглядывать – просто городок располагался на склоне холма, люди проводили вечерные часы на плоских крышах, а сад Иоакима и Сусанны, обнесенный, как положено, высоким глинобитным забором, был виден как на ладони. После чего старцы, не сговариваясь, но прекрасно друг друга понимая, стали подкарауливать женщину именно в тот час, когда она после жаркого дня освежалась купанием. И в конце концов они ее захотели.

Рагуил замолчал, словно ожидая от собеседников неодобрения в адрес похотливых старцев. Но они, будто нарочно, оба вдруг задумались о своем.

Годы мои, что возвели меня на вершины мудрости и оставили там одного, исчезли внезапно – и я снова оказался способен понять беспокойство молодых, замешанное на томлении плоти. Несомненно, женщина в этот миг была в своем воображении обнажена и стояла по колено в темной воде, выходя по белеющим сквозь легкую рябь ступенькам. Несомненно, мужчина видел, как она выходит, вырастая из темной глубины, и ступает узкой белой ногой на мелкие камни у края водоема, и ее тело покрыто россыпью белых капель.

Но мало радости доставило им воображение – иначе они постарались бы незаметно соприкоснуться хоть пальцами, подтверждая друг другу, что мысль, их посетившая, была одной на двоих.

Отнюдь не радость, а печаль вызвал в них рассказ Рагуила, печаль о несбыточном и прекрасном. Она была мне хорошо знакома.

– Время разбрасывать камни, и время собирать камни, – сказал я в утешение. – Время обнимать, и время уклоняться от объятий. Время искать, и время терять…

Женщина вздохнула, а мужчина отвернулся. Я глядел на них, не понимая, что потеряли эти двое. Ведь они были вместе и, судя по всему, под высоким покровительством одного из могучих архангелов.