Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев
Шрифт:
И след простыл.
Да и не удалась погоня — кони артачились, не шли — плясали на месте, храпели, задирая головы. И не шли.
— Княже! Глеб Святославич!
Глеб вскочил сразу же, словно ждал каких-то дурных вестей — а и ждал в глубине души!
— Что?!
— Мальчишки «козарские»! Сбежали!
— Как?! — князь сжал кулаки, понимая уже, что неважно — как. Важно иное — теперь внезапного нападения на Тьмуторокань не выйдет, теперь Ростислава предупредят.
— Да у нас тут кони пополошились от волчьего воя, мы их ловить ударились, и они тоже. Кто же
Старшой сторожи сбивчиво и торопливо рассказывал про то, как сбежали «козары», но князь почти не слушал. Треснула в сжатом кулаке рукоять плети.
Сам виноват!
Пожалел!
Пожалел ребят, не велел связывать на ночь… понадеялся, что мальчишки… а вот забыл про то, что именно мальчишки — самый отчаянный народ!
А теперь ещё предстояло отвечать перед отцом!
Остановились вёрст за пять от Святославля стана, дали коням отдышаться и попить.
Хлопали одобрительно по спине довольного Ярко. Когда мимо него метнулись всадники, сын ватамана успел вскочить на спину коня, которого товарищи тянули в поводу. А сейчас он только смеялся, слушая восторги друзей.
— Ну, молодец! — восторженно выдохнул, падая с коня рядом с ним, Неустрой. — Ну, Ярко!
Ярко только повёл плечом — не нуждаюсь мол — хотя душа пела и плясала.
Отдышались и снова принялись ловить коней. Медлить было нельзя — с рассветом вся Глебова дружина по степи рассыплется — ловить их.
— Ярко, — негромко позвал Неустрой, как только они уселись на конские спины. Сёдел не было, приходилось ехать охлябь.
— Ну чего?
— В Тьмуторокань поскачешь?
Ярко даже задохнулся от неожиданности.
— Для чего?
— Ростислава Владимирича упредить. А то налетят Святославичи внезапно… а там Шепель…
— Ну и упреждал бы его сам, — пробурчал Ярко, хотя в Тьмуторокань хотелось. Очень хотелось. Не бывал ещё никогда сын ватамана Игреня ни в одном городе.
— Вот и договорились, — словно не слыша его слов, подытожил Неустрой.
Летнее солнце лило с неба расплавленный жар. На всей Руси сейчас травень-месяц, только-только земля травенеет, а здесь, на Кубани, травы уже в рост пошли. Сытные жирные чернозёмы сохнут под щедрым полуденным солнцем.
Какими словами передать горячее очарование сухих и жарких степей, где летом дрожит чуть горьковатый, подёрнутый дымкой воздух, а зимой холодные вьюги скупо кидают в лицо колючий сухой снег? Как рассказать, какова эта степь по весне, когда сплошным и ярким разноцветным ковром её выстилают маки и тюльпаны, а от степного весеннего воздуха пьянеют люди, кони и дикое степное зверьё? Как несутся кони в колыхании трав и пляшут волчьи пары на облитых луной взлобках?
Князь Ростислав Владимирич сдвинул на затылок шелом, весело озирая широкую луговину на краю кубанских плавней. А было и на что посмотреть.
Стояли на луговине два войска, и войска немаленьких по тем местам да по тем временам!
Стояла конная волынская дружина Ростислава Владимирича, звякая стальными доспехами, ломая солнце на латной чешуе да на кольчужном
Ростислав невольно усмехнулся, вспомнив жалобы кубанских ватаманов да войтов на беспокойных сябров — ясов да касогов. Дескать, тогда только спокойно и жили, когда Мстислав Владимирич, деда твоего брат, на Тьмуторокани сидел — он Степи клыки-то повыломал. А ведь, должно быть, и сами не без греха, — вспомнил невольно князь откровение донского «козарина» Керкуна, — и сами небось как случай выдастся, так своего не упустят — пощиплют и касога, и яса, и настоящего козарина, что живут теперь, слышно, где-то в горах, на Терек-реке да в устье Волги.
Напротив Ростиславлей рати, отважно прислонясь спиной к Кубани, стояли касоги — восемь сотен конницы. Пришли пограбить кубанский край степные удальцы в недобрый для себя час. Забылись касогами былые года, забылась и худая память убитого Мстиславом Владимиричем князя Редеди. Перелезли касоги Кубань по бродам, да и угодили, как кур в ощип — кто же ведал, что тут, на Кубани сам беглый волынский да тьмутороканский князь Ростислав стоит с дружиной.
Ростислав спешить не стал — дал касогам рассыпаться в зажитье, да и двинул свою непрерывно прирастающую воями рать загонной облавой. Отрезал касожских удальцов, пришедшую погулять молодёжь, от бродов, прижал к реке.
Касоги теснились на широком пологом берегу Кубани, носились туда-сюда конные вестоноши — видно было, что воеводы касожские не решаются бросить своих в бой с княжьей дружиной. И князь не спешил лить кровь — а ну как удастся дело миром решить… А то, что пограбили касоги кубанский край — что за беда? Тем более и грабить-то почти нечего — при первой же вести о набеге кубанские русичи-«козары» всё самое ценное увязали в торока да конным побытом и кинулись в плавни, бросив дом и громоздкие пожитки — чего там было и бросать. Навыкли на Кубани жить беспокойно да бедно, и не скоро ещё выведется та привычка.
Не скоро, говоришь? — внезапно озлился на себя Ростислав и вспомнил свой давний разговор с Вышатой. — Ан нет, друже, скоро! Прижмём Степь, возьмём к ногтю!
Со злости князь чуть было не ожёг коня плетью, но вовремя опомнился. И тут же тронул его каблуком. Умный конь только чуть фыркнул в ответ и плавно подался вперёд, вынеся хозяина враз на несколько сажен из строя дружины.
— Княже! — крикнул было Вышата, но тут же умолк, оборванный коротким взмахом княжьей руки — безусловным прещением возражать альбо следовать за ним. Всадник на белом коне и в алом корзне, ускоряя шаг коня, двинулся к недвижно замершей от неожиданности рати касогов.