Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев

Некрас Виктор

— Эге-гей! — заорали вдруг по-русски.

А ну как черниговцы? Святославичи?! — Шепеля вдруг обдало холодом. — Не рвануть ли в степь, очертя голову, пока не поздно.

Но старшой отчего-то не побоялся ответить.

— Эге-гей! — громогласно заорал он. — Кто таковы?!

— Посольство к Ростиславу Владимиричу! — проорали в ответ.

Теперь бежать было уже поздно — через миг невестимые всадники окружили дозор Ростиславичей плотным кольцом. Плясало и рвалось по ветру пламя факелов, фыркали кони.

А лица были сплошь нерусские!

Впрочем, на нерусские

лица Шепель уже нагляделся — и когда на Дону жил, в отцовом дому, и тем более, после, в дружине Ростиславлей, где козарин соседил с угром, а русич подливал вина в рог ясу.

Да то же ясы! — почти сразу признали все.

— Что ещё за посольство?! — недовольно нахмурился старшой — видно и ему стало не по себе в окружении чужих оружных всадников. Впрочем, оружных средь них было мало.

— Послы суть от аланских родов к князю Ростиславу Владимиричу, — пожилой яс очень чисто говорил по-русски, а всё же чувствовалась в его словах какая-то неуловимая чужинка. — Хотим признать его волю над народом алан.

— Ну?! — старшой, не ожидая подобного, аж расхмылил во весь рот. — Ради такого достоит вас и проводить к стану! Шепель!

— Чего? — недовольно отозвался донец.

— Не «чего?», а единым духом! — рявкнул старшой. — Проводишь ясское посольство к Ростиславу Владимиричу! Да обратно не вертайся — заплутаешь ещё в степи, а нас не сыщешь.

Шепель не спеша ехал меж костров, вглядывался в лица людей. Он не заплутал в собственном стану, он прекрасно видел костры своей сотни. Парню просто хотелось послоняться по стану разноликого и разноязыкого войска — он всё ещё не верил в глубине души своему войскому счастью, хоть с того, как он пошёл на службу к Ростиславу, минуло почти год.

Костры Ростиславлей рати горели в неглубоких ямах, тянуло жареным мясом и печёной репой, слышались негромкие разговоры.

— На греческой-то стороне как бы и не проторговаться ему, — говорил товарищам задумчивый тьмутороканец про кого-то из сябров, а другие согласно кивали — видно, знали что-то про неведомого Шепелю купца.

— У меня ведь дома на Волыни четверо осталось, и все — мал-мала-меньше, — жаловался невесть на кого волынянин троим кубанцам. Те вздыхали и подливали ему квас в широкую чашу дорогого капа.

Ясский горбоносый удалец тягался в тычку на ножах со смуглым козарином. Весело хохотали, споря, хватались за ножи уже не в шутку, тут же били по рукам и шли пить мировую.

Пива в стане Ростиславичей хватало, благо опасность миновала, и князь разрешил праздновать победу. А благодарные за спасение от разорения кубанские русичи натащили горы снеди — было чем закусить-заесть.

Шепель представил, как роскошно сейчас потчует ясских послов князь Ростислав Владимирич и невольно облизнулся. И тут же услышал от ближнего костра знакомые голоса. Услышал и не поверил своим ушам.

— Батя?! Неустрой?!

А Ростислав и впрямь потчевал приезжих ясов от души, лично подливая в чаши.

— Наш народ помнит дружбу с благородным воителем Мстиславом Владимиричем, — степенно говорил седобородый старейшина, довольно чисто произнося русские слова. —

Памятуя об этом, мы решили предложить нашу дружбу и тебе.

— Мне, — Ростислав усмехнулся. — Изгою без стола. Я ведь тут, в плавнях-то, почитай, прячусь…

Он любил правду. Всегда предпочитал правду.

— Это ненадолго, — твёрдо возразил старейшина. — Князь Глеб бездеятелен, ты — стремителен и храбр. Потому мы с тобой. У нас уже собираются охочие люди — помочь тебе воротиться на стол в Матреге.

Ростислав на миг задохнулся.

Вот оно, подходит. То, про что ему мечталось и грезилось, то, чего он не говорил никому, даже пестуну Вышате.

Кто знает, чья воля правит миром?

Язычники говорят, что правит всем правда богов. Правь. Единый мировой Закон.

Христиане — воля божья.

Человеку не дано постигнуть того с полной уверенностью.

Альбо — дано?

Так альбо иначе, а только столетиями одни и те же места неведомо почему становились очагами образования государств, которые после вырастали в могучие державы. Державы росли, расцветали и гибли, а потом, по прошествии столетий на тех же местах упорно возникали совсем иные государства. Иной раз и в тех же границах.

Ростислав знал.

Здесь, в низовьях Дона, и Волги — как раз такое место.

Владеющий треугольной землёй меж Доном, Волгой и Ясскими горами владеет и Доном, и Волгой, и горами. И не зря же после разгрома и взятия Саркела, нынешней Белой Вежи, Святослав Игорич сразу ринулся на Тьмуторокань! Город этот — ключ к жирным чернозёмам Предгорья, к Кубани, к аланским землям.

Когда-то здесь, на этой земле, был сильный военный союз ясов-алан. А на Дону — сильный союз антов и россов. И Боспорское царство в Таматархе, нынче русской Тьмуторокани, кою ясы да касоги зовут Матрегой.

И кто знает — не было ли здесь тогда единой державы…

Гунны обрушили Боспор, разгромили ясов и готов. После гуннов в здешних местах на целых сто лет утвердились чёрные болгары. Болгар сменили козары.

Козарская держава потому и была сильнейшей в степях, что держала в кулаке землю меж Волгой, Доном и Ясскими горами. Но козарские правители стали жертвой собственной алчности и высокомерия — никому не было прохода через Дон и Волгу, никоторому торговому каравану, а козарскими воями пугали детей в колыбелях. Потому и набежало столько ворогов губить хакана — русичи и печенеги, угры и ясы, булгары и сартаулы. Святослав Игорич уничтожил самую могучее царство Великой Степи — теперь настало время для русичей создать новую державу.

Хотя… может и не новую?

Кому ведомо, кто там был главным до гуннов? Может, и анты?

Ростислав вздохнул и снова подлил вина в чаши послам.

— Ну и чего у вас там створилось с Глебом да Святославом-то Ярославичем? — насмешливо спросил у младшего сына Керкун.

— А ничего, — Шепель пожал плечами. — Прослышали мы, что сам Святослав Ярославич идёт с ратью, да и ушли из Тьмуторокани. Теперь вот здесь прячемся. Святослав Ярославич с Глебом Тьмутороканью да Корчевом правят, а мы — княжеством тьмутороканским.