Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев
Шрифт:
Буян всё-таки попытался — прокричал Серомахе что-то, неразличимое для себя самого, указывая нагим мечом на княжий шатёр, кмети рванулись сквозь звон клинков — но полумрак густел вражьими воями, разрываемый неровным багровым светом костров и жагр, полочане наседали.
Полы шатра вдруг откинулись, на пороге показался высокий статный витязь, от которого, казалось, так и исходили сила и власть.
Князь Всеслав!
В коловерти боя плесковский наместник оказался вблизи Всеслава и вновь попробовал его достать, хотя уже пора
Всеслав не уступил, не стал укрываться за спинами своих кметей.
С лязгом сшиблись мечи, высекая искры, и с первого же удара Буян почуял во Всеславе недюжинного бойца, про каких говорят — родился с мечом в руке. И сразу почуялась в нём сила — не та, с которой камни ворочают, а та, перед которой враги отступают, та, за которой в бой идут. Буян бесплодно пытался дотянуться до полоцкого оборотня.
Сшибка была короткой.
Порушив бой, меж Всеславом и Буяном невестимо откуда возникли полоцкие кмети, насели, крестя воздух клинками, и плесковский наместник отступил, сдаваясь судьбе. Кинул по сторонам затравленный взгляд — от его и без того невеликой дружины оставалось чуть больше половины. Серомаха, уже дважды раненый, прохрипел:
— Уходить надо, господине!
Надо, Серомаше, надо!
Буяничи дружно рванулись к ближнему орешнику — разглядывая со стены Всеславль стан, наместник видел, что густая поросль прикрывает здесь глубокий и длинный овраг, по которому можно уйти в тальники Великой.
Отбиваясь, отстреливаясь и огрызаясь, наместничьи кмети вломились в орешник, пятились по оврагу и вырвались-таки, хотя над оврагом уже и конные мчались (наверняка дружинные Всеславли кмети — эти не пощадят!). Серомаха вдруг захрипел и повалился на руки Буяна, из спины его торчала длинная чернопёрая стрела. Но Буяничи уже были меньше чем в перестреле от стен, и полочане под стрелы не сунулись, дозволив горстке удальцов воротиться домой — не всегда надо и добивать храброго ворога, иного отпустить тоже честь немалая.
В городе запели петухи. Третьи.
Светало.
По каменным стенам Плескова ползёт едва ощутимый холодок — зарев-месяц на дворе, почти уже и осень. А в подвале наместничьего терема, под каменными сводами — жарко. Душно и дымно пляшут огнём жагры, воняет палёным рогом и горелым человечьим мясом, кровью, калёным железом и сыростью.
Буян Ядрейкович, морщась, притворил за собой дверь. Бросил по пыточной быстрый взгляд, отметил и ведро с водой в углу, и тусклый огонь в очаге. Вцепился глазами в худое окровавленное бородатое лицо.
— Ну?!
— Молчит, господине, — грузный бородатый кат в кожаном переднике развёл руками. — Словно воды в рот набрал.
— Молчит, значит, — задумчиво покивал гридень. — Ну-ну…
Он обошёл вокруг едва стоящего на ногах ведуна, потрогал пальцем окровавленное, изорванное кнутом в клочья плечо. Ведун не шелохнулся, глядя
— Чего он там на площади-то орал про оборотня этого?
— Не орал он, — неохотно прогудел кат. — Говорил, что князь Всеслав будто бы потомок нечестивого идола Велеса. И будто бы он есть природный господин всех кривичей и всех кривских земель.
Вот оно! — подумалось наместнику. — Вот! Вновь всплыли слова, слышанные им во Всеславлем стане.
— На виску вздымали? — деловито спросил гридень, всё ещё разглядывая ведуна. Тот в ответ на Буяна не глядел. Да и чего ему на плесковского наместника глядеть-то…
И ещё не хватало, чтоб он на меня глядел! — рассвирепел сам на себя Буян Ядрейкович. Ещё порчу какую наведёт… хотя со скованными руками не много и наведёшь.
— Не слышу! — рыкнул наместник на замявшегося ката.
— Не вздымали, господине, — виновато сказал кат, низя глаза.
— Ну так взденьте!
Широкая кожаная петля охватила запястья ведуна за спиной, скрипнув, провернулось колесо, и ведун повис над каменным полом, хрипя и плюясь кровавой пузырчатой слюной.
— Как тебя зовут? — хрипло спросил кат, опуская сухой берёзовый веник в огонь.
Ведун только покосился выпуклым, налитым кровью глазом. Кат выдернул из пламени горящий веник, стегнул по голой груди ведуна, приводя «в изумление».
— Скажи, как тебя зовут, ну!
Назвать своё имя для человека легче всего. И вопрос этот, и ответ безобидны сами по себе, но первый ответ манит соблазном отвечать и далее — и про сообщников, есть они альбо нет, и про пенязи от чужого правителя, и про то, как заговор плели — опять-таки неважно, есть он, заговор, альбо привиделся кому.
Ведун молчал.
— Железо кали, — разомкнул сухие от жара губы воевода.
Заострённый железный прут и без того уже рдел в угольях ярко-белым цветом. Кат ухватил его за холодный конец кожаной рукавицей и вынул из огня. Рдяной острый конец приблизился к лицу ведуна — в бороде с треском закурчавились волосы. В глазах ведуна на миг мелькнуло что-то… но взгляд тут же стал равнодушным.
Господине Велес, дай мне сил снести эту муку! Дай! Во славу твою и по воле твоей! Дай, господине!
Наместник вдруг понял, что ведун ничего и никому уже не расскажет — из глаз ведуна глядела на гридня какая-то надмирная глубина, древняя и жутковатая. Ведун вдруг насмешливо улыбнулся и обмяк, упав лицом прямо на раскалённое железо. Тошнотворно и противно запахло палёным волосом и горелым мясом, но тело ведуна даже не дрогнуло.
Он ушёл по радужно-звёздному мосту, ушёл во власть своего косматого и рогатого владыки.
Стены Плескова опять гудели от ударов камней из Всеславлих пороков. Над кривской землёй вставал новый день.