Дажьбожьи внуки Свиток второй. Земля последней надежды
Шрифт:
Ночь медленно рассеивалась, растекалась по яругам, чапыжникам и перелескам, в предутренних сумерках бродили тенями стреножённые кони, стояли над Менском дымные столбы — градские топили печи. Война там, альбо не война, выстоит Менск, не выстоит… а печь топить надо, хлеб печь надо… мужика своего кормить надо.
— Гудой воротился? — отрывисто бросил тысяцкий Велегость медленно густеющим на стенах кметям.
— Ещё нет, господине, — почтительно доложил кто-то.
— И ждать-то его никак
Там уже зашевелились, перетекали туда-сюда тёмные ручейки воев, хрустя снегом и бряцая сталью.
Пропел в стане Ярославичей рог. Кто-то из князей звал своих кметей. Скоро и бой.
Прошли уже четыре двора — нигде ничего подозрительного не обнаружили. Ни оружия, ни оружных людей. Мужиков во дворах не было, хозяйки угрюмо низили глаза, отмалчивались. Когда Гудой альбо Калина спрашивали, где мужики, неопределённо махали руками в сторону стен.
Спрашивали про кресты на воротах — зачем, де?
— Авось не тронут, — пожимала плечами хозяйка. — Крещёные всё же. Мужик так велел.
Гудой постепенно успокаивался.
Ничего подозрительного так и не нашли. А может и правда, подняли они тревогу на пустом месте, зря ушли со стен?
Взгляд лесовика натолкнулся на церковь. Он удивлённо поднял брови — вече разрешило?
Длинный четверик под шатровой кровлей, островерхая звонница с осьмиконечным крестом наверху.
— Давно поставили? — спросил Калину кого-то из кметей.
— Да лет пять, — отмахнулся тот на ходу.
У ворот пятого дома, около самой церкви, Гудой остановился, несколько мгновений разглядывал резьбу на вереях.
— Чего стоим? — не выдержал Калина — его душу тоже грызло нетерпение. — Стучи!
— Погоди, — процедил сквозь зубы Гудой, словно думая о чём-то своём. Калина пожал плечами, и тут старшой оборотился. Глянул на лесовика одновременно весело и злобно. — Знаешь, кто здесь живёт?
Калина поднял бровь — похоже, тут была какая-то семейная тайна.
— Мы с хозяином этого дома когда-то к одной и той же девчонке вместе сватались… — старшой посмеивался, а в глазах его плавилась какая-то странная тоска.
— И?.. — Калина начал понимать.
— Она за него вышла, — бросил Гудой, вдруг охмурев. — Он богаче был, а у меня всего достояния было — только меч да кольчуга… да…
Он решительно шагнул к воротам и стукнул в них кулаком — прямо в середину нарисованного на досках креста.
Стучать пришлось недолго — уже после пятого удара из-за ворот донёсся недовольный голос.
— Ну кто там ещё?
— Отворяй, Борята, — усмехнулся Гудой. — По слову тысяцкого!
— Гудой? Ты, что ли? — калитка, чуть скрипнув, отворилась. В проёме стоял косматый мужик в длинной рубахе —
Гудой молча оттеснил Боряту с дороги, прошёл во двор. Кмети один за другим стремительно просочились следом. Калина остановился в проёме калитки.
— Да что такое-то?! — Борята хотел грозно взреветь, но его голос неожиданно сорвался на визг. Страшно было Боряте, но держал Борята лицо. — Неуж тысяцкий прислал тебя мой двор разорить?! Альбо ты своим почином пришёл?!
Гудой шагнул к нему вплоть, приблизил своё жёсткое лицо к самой бороде Боряты.
— Страшно? — спросил он жутковато-доверительным шёпотом.
Калина досадливо дёрнул щекой — сейчас они будут препираться, спорить, друг друга пугать… а время-то уходит… Его не оставляло ощущение, будто они все — и тысяцкий, и Гудой, и он сам, лесовик Калина — что-то упустили из виду… Что-то важное.
Лесовик отвёл глаза, нетерпеливо окинул быстрым взглядом небедный двор христианина — пять добротно срубленных клетей, крытая стая с двумя стогами сена за ней, добротный дом в два яруса, мощёная плахами дорожка от ворот к крыльцу, высокий заплот из островерхих палей. Небось, и работников держит человек пять-шесть, подумал Калина про себя.
Он поднял глаза выше заплота, глянул на медленно сереющее небо, зацепил взглядом невысокую звонницу стоящей неподалёку небольшой церкви, и вздрогнул. На верху звонницы виднелся человек, едва различимый в полумраке зимнего утра.
Несколько мгновений Калина молча смотрел на него, потом оборотился к Гудою, собираясь спросить, но старшой уже шагнул к широким воротам стаи.
— Отворяй!
— Да что ты там искать будешь?! — пожал плечами хозяин. Глянул воровато на кметей и потянул засов.
Что-то уж больно много пара идёт из щелей, — запоздало удивился Калина, протискиваясь ближе к старшому.
Ворота отворились, Гудой шагнул внутрь, светя жагрой. Пламя отразилось многочисленными огнями в стальных жалах нагих клинков, и они тут же ринулись навстречь.
Яркой вспышкой ударил в лицо широкий рожон рогатины.
Гулко ударил на звоннице колокол.
И почти тут же от южных городовых ворот восстал многоголосый вопль.
Ярославичи пошли на приступ — с рассветом.
Калина устало прислонился к заплоту, опустив окровавленный топорик. Дымящиеся капли крови падали с лёза на снег, протаивая в нём глубокие дорожки, замерзали на оружии. Лесовик тяжело дышал, жадно глотая морозный воздух с привкусом гари.
Менск горел, запалённый Ярославичами от южных ворот, багровое пламя плясало над городом, бросая густо-чёрные клубы дыма.