Дажьбожьи внуки Свиток второй. Земля последней надежды
Шрифт:
— Мураш? Ты-то тут откуда?!
Неуж полоцкая подмога пришла? Городовая рать?!
— А, — Мураш отмахнулся. — Понесла нелёгкая в Полоцк, к родне в гости, а тут воевода Брень рать собирает князю в помощь! Как остаться-то?!
И впрямь — как в стороне останешься?
Князья воюют меж собой дружинами своими да боярскими, ополчений друг на друга не водили. Да только тут не простая усобица, не столы князья делят.
Кривская земля — земля последней надежды.
Рог созывал кметей к выходу из стана.
Мураш
— Вместе что ли, биться будем, кмете?
— Вместе, — Несмеян качнул головой. — В разных полках, стоять будем, сябер. Я в коннице буду.
У выхода со стана столпились кмети — ворота в наскоро выставленном плетне оказались узковаты.
— А Гордяну мою помнишь ли, Несмеяне? — спросил вдруг Мураш, вглядываясь в медленно сереющие сумерки. — Дочку-то мою?
— Вестимо, — разжал Несмеян стынущие на морозе губы и почему-то вдруг смутился, без нужды стал поправлять подбородный ремень шелома.
— Околдовал ты дочку, кметь, — усмехнулся Мураш.
— Гридень, — поправил Несмеян.
— Ну, гридень, — согласился Мураш, щурясь на окрасившийся багрянцем окоём — над дальним лесом вставало солнце. — Приворожил.
— С чего это? — не понял гридень, уже нетерпеливо притопывая ногой.
— Ну как — с чего? — пожал плечами Мураш. — Её той осенью за сына войта сватали из соседней веси — отказала.
— Ну и что? Не по нраву пришёл.
— И на беседы перестала ходить, ровно сглазили.
— Я, что ли, сглазил? — Несмеян перестал слушать, махнул рукой и вскочил в седло. Глянул сверху на Мураша, смешного в длиннополом стегаче, лаптях и кожаном тёплом шеломе. Мядельский войт держал наперевес тяжёлую зверобойную рогатину.
— Да нет, — вздохнул Мураш печально. — Не сглазил, конечно. Любит она тебя, гриде…
Но Несмеян уже поддал коня под бока каблуками и птицей рванулся к полощущемуся неподалёку княжьему стягу. А Мураш глядел ему вслед, улыбаясь — впервой почему-то не чувствовал на гридня злости.
Тысячи лет тому полз по равнинам огромный ледник.
Кривичи про то помнили смутно. Слышали от пращуров, что была Великая Зима… и была Битва Богов. Светлые боги победили тёмных, солнце воротилось на небо, заново народился Дажьбог пресветлый, растопил ползучие льды.
Остались от той Великой Зимы у реки Немига принесённые ледником с гор валуны — морена.
Теперь у той морены, на той Немиге и предстояло разыграться битве меж Всеславом и Ярославичами.
Всеслав и рад бы выбрать иное место для битвы, да вот беда — не было поблизости иного удобного места. А уйти Всеслав не мог — его рать перехватывала единственный в этих дебрях торный путь от разорённого Менска к Полоцку и Витебску.
Рога трубили в обоих станах — и у великого князя, и у полоцкого оборотня.
Рать великого князя зашевелилась, вытягиваясь на открытое место.
Неведомо,
— Как оно враз-то…
— А где первыми-то затрубили, у нас альбо у полочан?
— Да вот тебе не всё равно…
— Может, договорились меж собой князья, когда биться…
И впрямь, подумалось Буяну, может и договорились князья, как это встарь водилось — назначат место и время битвы, сойдутся и режутся до ума потери. Так и тут — семь дней стояли друг напротив друга две рати, было время, чтоб гонцов туда-сюда послать, да уговориться в который день биться.
На миг Буяну даже показалось, что он видел нескольких стремительных едва заметных гонцов, которые сновали по полю за время стояния.
И тут же отверг, мотнув головой.
Ни Изяслава, ни Святослава, ни Всеволода дураками не назовёшь. Должны понимать князья, что такая отсрочка Всеславу только на руку — время играет на него. С каждым днём рать его прибывает… эвон, как только примчались Всеславичи с Чёрной Руси, так сколько их было? Сотен восемь, не более того. А теперь, с Бреневой-то помощью? Не меньше двух с половиной тысяч! Втрое приросла Всеславля рать!
Буян Ядрейкович мотнул головой, отгоняя навязчивое видение — вспомнилось, КАК именно примчались Всеславичи.
Тогда, седмицу тому, Буян испытал самое жестокое чувство страха за всю свою жизнь. До сих пор ни бога, ни чёрта не боялся бывший полоцкий наместник, а вот тогда — испугался.
Да и немудрено.
В морозном воздухе, затянутом лёгкой дымкой, внезапно восстал многоголосый волчий вой. Он тянулся издалека, заставлял душу дрожать, трепетать, будил древний человеческий ужас перед серым лесным хищником.
И не только человеческий.
В стане великого князя вмиг взбесились кони — ржали, бились, рвали привязку. Несколько десятков оборвали. Метнулись чрез огорожу, смяли плетень, вырвались на волю, заметались, ломая ноги об огромные валуны, там и сям разбросанные по полю.
Из леса вынырнула туманно-серая пелена, рассыпалась сотнями волчьих тел. Звери ринули коням впереймы, два-три трёхлетка с жалобным ржанием покатились, пятная кровью снег, остальные прянули к лесу — туда волки их и гнали.
— Ты видел когда-нибудь столько волков? — с лёгким страхом спросил Буяна Серомаха, до боли сжимая рукоять меча побелелыми пальцами.
Над полем стоял визг — волки рвали глотки коням, щедро поливая снег кровью.
— Это не волки, Серомаше, — прошептал еле слышно Буян Ядрейкович и тут же поправился. — Не просто волки…
Он понял.
Не зря ходили про Всеслава Брячиславича слухи, будто он колдун альбо оборотень.
Не пустыми были слухи, будто не всё чисто с Всеславлим рождением.