Дажьбожьи внуки Свиток второй. Земля последней надежды
Шрифт:
Такие разговоры происходили меж черниговским и полоцким князьями уже не в первый раз — почти каждый день, пока лодьи тянулись от Орши к Киеву, переходил Святослав Ярославич на лодью великого князя и говорил, спорил, иной раз и до хрипоты с владычным пленником. Говорили почти всегда про одно и то же.
— И ещё таково скажу тебе, Святослав Ярославич, — глаза полоцкого оборотня светились в полумраке шатра странноватым, пугающим огнём. — Наши законы мертвы, пока их земля не одобрит. И живы, пока их земля не отринет. А если земля закон отринула,
— Наш закон — от бога!
— От какого бога? — Всеслав усмехнулся. — А верует в него народ, в вашего бога-то? Да и вы сами?
Святослав отодвинулся и, отгоняя искус, размашисто перекрестился под кривую усмешку Всеслава.
— Вот Изяслав-князь… если бы верил, разве б он нарушил клятву, данную на кресте? Да и ты сам, Святославе… крестишься, в церковь ходишь, Христу поклоны кладёшь… а голову бреешь, чупрун оставляешь, как Святослав Игорич, наш общий пращур, по которому ты и назван! А ведаешь ли откуда тот обычай?! Испокон веку воины, те кто ратное служение своей земле сделал жизнью, жертвовали свои волосы Перуну! Жизнь свою ему отдавали взамен на удачу ратную! То пойми, Святославе!
— А сам-то ты чего тогда волосы Перуну не пожертвовал? — ехидно бросил Святослав, чтоб хоть как-то уязвить полоцкого оборотня.
— Я Велесу посвящён, мне его облик достоит, — Всеслав Брячиславич смолк, отворотясь, словно сказав — да о чём говорить-то с тобой?!
Но капля камень точит!
И не зря же почти каждый день приходил к нему Святослав.
— Сыны мои там как? — спросил Всеслав о другом.
— Здоровы, — отозвался Святослав. А что ещё скажешь? Сидят, мол, в шатре, в цепи закованы, как и ты же, Всеславе Брячиславич? Так про то Всеслав и сам знает.
— Витко!
Скрипят в руках дюжих гребцов крепкие сосновые вёсла, шелестит в парусе ветер, плещет волнами, бьёт в лодейные борта.
— Витко! — горячий шёпот Бермяты бьёт по ушам.
— Чего? — отозвался, наконец, гридень, оборачиваясь от щели меж досками.
— Попить дай.
Гридень, звеня цепями, переполз — иначе под низкой кормовой палубой не протиснешься — ближе к боярину, наклонил у него над губами небольшой долблёный жбан.
— Пей, боярин.
Когда под Оршей дрались у великокняжьего шатра, боярина Бермяту ещё в самом начале боя с маху ударили подтоком в затылок. Не был Бермята воином, не навык постоянно быть готовым к бою, не носил кольчуги с шеломом, как Витко альбо ещё кто из княжьей дружины. Был Бермята послом.
И до сих пор, седмицу уже спустя, не встал боярин на ноги, лежал под кормовой палубой вместе с закованным Витко, горел жаром и бредил порой, едва ворочая налитыми кровью белками глаз.
Боярин сделал несколько глотков, откинул голову назад.
— Благодарствуй, Витко…
— Не на чем, боярин, — усмехнулся гридень. — В одной лодье…
Он смолк, чувствуя, что говорит что-то не то…
—
Просчитались!
Витко досадливо стукнул кулаком по колену и отворотился. Вестимо, просчитались! Нельзя было верить Ярославичам!
И ведь знали!
Был уже горький опыт — смерть Ростислава Владимирича. Нет! Не вняли! Рассудили, что грек пришлый Царьграду в руку сыграл! А только про то забыли, что там, в Царьграде на подлых делах — собаку съели! И каждым ходом своим побивают разом две-три тавлеи!
И понятно уж, таким ходом, как смерть сопредельного князя, одной цели всяко добиваться не станут. Не одному только Царьграду в руку играл Констант Склир, вестимо, и Киеву тоже.
Боярин снова улыбнулся — всё так же бледно. Кровь медленно возвращалась к щекам и губам.
— Ты тоже думаешь так же, как и я, Витко?
— То всё сейчас не важно, — махнул рукой гридень. — Тут другое… Далеко до Киева, как мнишь?
— Завтра к пабедью должны добраться, — почти неслышно ответил Бермята.
Витко кивнул, указывая на что-то за спиной боярина. Бермята поворотил голову — из борта лодьи торчал загнутый железный костыль.
— У меня в цепях одно звено слабое. За перемычку зацепить…
— Готов?
— Готов, Брячиславе!
Пола шатра откинулась — возник кметь с плетёной корзиной. Сидящий у самого входя Брячислав ударил — и кметь повалился с ног, держась за низ живота. Опрокинулась корзина, посыпалась снедь — хлеб, копчёное сало, печёная репа, ветряная рыба. Звеня цепями, кошкой прыгнул сверху на кметя Рогволод, вцепился в горло, Брячислав схватился за рукоять меча. Первое дело — цепи разомкнуть!
Чьи-то сильные волосатые руки рванули старшего княжича за плечи, вывернули из рук меч. Рогволод успел вовремя отпрянуть, но споткнулся о сапог лежащего кметя, упал, ушиб плечо и бок.
В шатре разом стало вдруг людно, тесно от закованных в железо людей, от нагой острожалой стали. Сваленный княжичами кметь вставал, откашливаясь и разминая горло.
— Ишь, оборотнево отродье, — прогудел чей-то голос. Странно как-то сказал — как-то одобрительно даже что ли? Брячиславу было некогда понимать. Да и разглядывать, кто именно сказал, тоже не очень хотелось. Попытка сорвалась, и теперь стражу усилят. А так хотелось отцу помочь — если бы они сбежали альбо хоть и погибли — у отца бы руки были развязаны, мог бы и сбежать!
В распахнутом проёме входа возникла бритоголовая голова на крепкой шее — сам князь Святослав Ярославич. Князь оценил и понял, что произошло в шатре за один взгляд:
— Молодцы! — восхитился он, глядя на взъерошенных и растрёпанных словно воробьи, полоцких княжичей. — Вот так и надо за отцову честь воевать, хвалю!
Брячислав зыркнул в ответ волчиным взглядом — нужна, мол, мне твоя похвала, княже… как собаке пятая нога!
Бермята ошибся. До Киева добрались совсем не к пабедью. К утру добрались.