Де Рибас
Шрифт:
— Если все Хаджибейские герои так мрачны, то гуркам несдобровать.
Узнав причину, он отдал свою шпагу Рибасу со словами:
— Только осторожно. Она вся в чернилах.
С Потемкиным Рибас с места в карьер заговорил о морском провианте для гребной флотилии и войск.
— Провианта нет, — сказал князь. — Но сухари пришлю. А всего лучше будет тебе из-под Килии уйти. Ты мне под Бендерами будешь надобен.
— Куда отвести флотилию?
— В Хаджибей. Я приказываю тебе взорвать тамошний замок.
Ревнивое хозяйское чувство кольнуло душу: взорвать то, что завоевал, рискуя жизнью?
— Непременно
— Турецкий флот ушел в Константинополь, — объявил главную новость генерал-майор и объяснил, откуда эти сведения. Потемкин вмиг повеселел, а узнав о захваченном судне с зерном, рассмеялся.
— У тебя зерна полны закрома, а ты у меня сухари выпрашиваешь!
— Мельницы на судах наше адмиралтейство еще не ставит. Только мачты с парусами, — горько пошутил Рибас.
— Сухарей пришлю. А замок взорви. Аккерман мы взрывать не будем. Я Гудовичу прикажу прислать сюда два полка. Вся его армия пойдет к Бендерам. А ты бери гребную флотилию в свой надзор.
Потемкин спешил в Кишинев, куда обещала вскоре приехать «моя радость, душа души» Прасковья Андреевна, которую князь звал Прасковьей Григорьевной.
Проскакав назад все опасные места, Рибас в Килийском гирле сел в поджидавшую его казачью лодку, а шпагу «в чернилах» отправил с курьеров Базилю Попову. К вечеру он увел флотилию из-под Килии. В Хаджибее ему вручили письмо Суворова:
«Милостивый государь. мой Осип Михайлович! С победой Вашего Превосходительства над Гаджибеем имею честь поздравить. Усердно желаю, побеждая и далее неверных, заслужить лавры. Пребываю с моим истинным почтением и преданностью».
На следующий день в три пополудни генералы стояли на берегу с открытыми ртами, чтобы не оглохнуть — взрыв адской силы уплотнил воздух, ударил в уши и раскатился эхом над морем. Гудович диктовал писарю рапорт князю: «По повелению вашей светлости замок Гаджибейский разрушен посредством трех мин, которыми две башни оного и один бастион подорваны до фундамента, отчего некоторые стены развалилися, а другие разломаны…»
Седьмого октября лагерь под Хаджибеем опустел — армия Гудовича ушла к Бендерам. Оставив флотилию и свои батальоны на Головатого, Рибас отправился на бригантине к Очакову. Встреча с Войновичем вышла неловкой. Марк Иванович вдруг стал кричать:
— Мне все указывают! Все. Ушаков хотел скорой победы за моей спиной, за мой счет. Турки не его испугались, а бурь!
Посчитав, что характер графа окончательно испорчен, Рибас озаботился добычей провианта для войск. От Головатого прибыл нарочный с запиской, что Попов в Аджиадере и хочет повидаться с генерал-майором. Рибас отправил все свои пожитки сухим путем в Хаджибей, а сам поплыл на лансоне. Через получас налетел такой шквал, что генерала вместе с казаками смыло за борт невиданно высокой волной в пяти милях от Очакова. Майор казаков старик Кумчатский остался на лансоне один, едва удерживая руль. Около получаса их носило по волнам, и только чудом и стараниями Кумчатского казаки и генерал вновь оказались на лансоне, который потерял управление и его прибило к берегу.
Тут произошло еще одно чудо: вдоль берега в Хаджибей скакал курьер Потемкина Кельхен. В Очакове он оставил для Рибаса
«Повторите, прошу вас, его светлости, что мы все живы, что ни одно судно ни из новых, ни из старых не потеряно, что мы не спим. Я никогда не испытывал нужды и беспокойства, как теперь в последние 14 дней. Сделайте милость, пошлите курьера в Очаков, чтобы меня привезть к вам. Я не имею ни слуги, ни рубахи, ни платка, ни гроша денег. Я все, что было выслал в Гаджибей в надежде догнать вас на лошадях в тот же день. К счастью я достиг лансона не утонувши. Кельхен вам скажет каким родом. Без этого Кумчатского не знаю, что бы с нами было, что достойно милости его светлости. Этот старик служит премьер-майором уже 11 лет, а его — сын был один из первых при штурме Гаджибея».
Когда, наконец, генерал-майор прибыл к флотилии, его ждал приказ Потемкина: немедля отправляться с судами к Бендерам. Двойные шлюпы, галеры и бригантины не прошли Днестровские мели и были оставлены в лимане рядом с кораблями Войновича. К Бендерам Рибас привел сорок четыре казачьих дуба и лансоны. Вечером третьего ноября, оставив лодки в полутора выстрела от Бендер, Рибас прискакал в лагерь Потемкина и, спешившись, с превеликой радостью обнял Базиля Попова. Засим последовал ужин в его палатке.
Начали разговор о том, что прошлогоднее сидение под Очаковым грозит повториться и под Бендерами. А ведь уже грянули ноябрьские заморозки. В армии Гудовича было много больных, но он с четырьмя осадными орудиями и шестнадцатью лестницами, употребленными при штурме Хаджибея, уже стоял в четырех верстах от Бендер и спустил мост через Днестр.
— Князь мог взять Бендеры еще в августе, когда ворвался в его пригороды и зажег хлебные магазины, — сказал Рибас. Но почему-то отступил.
— Князь все предпочитает делать по плану, — отвечал Базиль. — Для него не резон очищать Молдавию прежде Бессарабии.
— Но пленные все как один говорят, что Бендеры слабы! — горячился Рибас.
— Князь ждет капитуляции, а не сражения.
— А Измаил? Репнин прорвался к крепости, поджег город и вдруг под полковую музыку ушел! Говорят, Потемкин не простил бы ему взятия Измаила.
— Дело в ином, — возражал Базиль, наливая в чарки фенхельную водку. — Репнин сделал по Измаилу две тысячи выстрелов ядрами, бомбами и брандскугелями, и все равно, как он доносил, без знатной потери людей успеха уповать было не можно. Поэтому он и ушел с музыкой.
— Но какие могут быть потери при Бендерах, если гарнизон слаб?
— Князь не хочет ничьей крови. Платов и Чепега взяли Паланку без выстрела. Аккерман сдался, а его гарнизон выпущен в Измаил.
— Суворов уложил под Рымником пять тысяч трупов!
— Там иное дело. Там австрийцы. Им надо показывать полные победы. Но, признаться, князь страдал от такого количества убитых.
— Но если мы будем сидеть под Бендерами до декабря, от болезней и морозов погибнет больше солдат, чем в бою, — резонно заметил Рибас, а Базиль лишь развел руками, и генералы выпили сладкой фенхельной за скорейшее окончание дела.