Де Рибас

Феденёв Родион Константинович

— Что же здесь необычного? — спросила жена консула.

— Да я потом года через два встретил этого медведя. А он уж был не в солдатском, а в офицерском мундире.

До появления негоцианта Рибас удивился двум вещам. Во-первых, скромнейший, старающийся занимать как можно меньше места, невидный человечек Прокопий Акинфович, по словам Витторио, одолжил русской императрице Екатерине II четыре миллиона на войну с турками. «Тут собрались странные Крезы!»… Во-вторых, князь Долгоруков заявил, что война против Порты без личного его участия не имела бы никакого смысла и что главнокомандующий не принял бы свой пост, если бы он, Юрий Владимирович, не дал согласия прибыть в Италию.

Негоциант и Джика явились к гостям без париков, в блеклых голубых куртках, широких штанах с пуговицами

у колен. Алехо был весел. Объявил, что в платье итальянского пейзана его никто не должен узнавать, как неаполитанского короля Фердинанда, и, постукивая грубыми сабо, подошел к жене Уго Диаца Сибилле, взял ее под руку и повел к столу, накрытому в соседнем зале. Антонио Джика пожал руку Рибасу и сказал, что они непременно переговорят обо всем позже.

«Изюминкой» стола был многопудовый кабан, зажаренный целиком. Рибаса поразило отсутствие слуг — в Неаполе такое немыслимо. Гости ухаживали друг за другом, и это подпоручику нравилось. Граф Андрей Разумовский блеснул образованностью, вспомнив, что в Таврии был свой Неаполь, построенный скифским царем Скипуром во времена Митридата, а Рибас в ответ прочитал несколько строк из итальянских поэм о русском цезаре Петре Великом, которые стали модны и не сходили с уст поэтов Италии. Алехо восторженно обхаживал Сибиллу. Ее пышные волосы нависали над лбом гладким колышком, отчего острый профиль напоминал встревоженную птицу, но мужчины стремились ей угодить и Рибас заключил, что Сибилла — пассия Алехо.

Заиграла музыка, появились три женщины из «Тосканского лавра» и музыканты; стало понятно значение пейзанских костюмов Алехо и Антонио Джики — бешеный ритм тарантеллы призвал их к танцу с явившимися дамами. На светских вечерах в Неаполе тарантелла была запрещена как святотатство, но здесь, в атмосфере почти домашней, все казалось Рибасу естественным, и в конце концов гости повскакали из-за стола — фривольный танец кружил головы, а уж когда с хохотом вернулись к столу и усадили за него прибывших дам, Рибас поразился: сословные заковыки никого тут не беспокоили, и он пустился в незамысловатый флирт с молодой женщиной, которую отличил от других еще в «Тосканском лавре», но с ним соперничал Петруччо Кирьяков. Ее звали Сильвана, вдова, сестра хозяина таверны. За поздним вечером Витторио Сулин предложил Рибасу остаться на ночь в палаццо и намекнул, что женщины из таверны наняты до утра. Рибас учил Сильвану танцевать полонез, спросил, где ей отвели комнату, но женщина без смущения сказала, что знает, где остановился он.

Когда возникла общая пауза в разговорах, консул Дик вдруг вспомнил о происшествии, которое случилось днем с его секретарем:

— Представьте, какой-то бешеный итальянец вызвал моего секретаря на дуэль. Ворвался, оскорбил, а потом потребовал сатисфакции.

Рибас подошел к сэру Дику и, твердо чеканя каждое слово, сказал:

— Этот итальянец — я. Ваш секретарь вам солгал.

— Не может быть…

Подпоручик был взбешен такой реакцией консула:

— Вы не верите мне? Значит, вы разделяете то, что я услыхал сегодня от вашего секретаря! А в таком случае…

— Помилуйте, я верю вам! — Поспешил с заверениями консул. — Просто я удивлен, что это именно вы! Простите, но я хочу сказать, что дуэль не состоится — мой секретарь уехал в Геную на неделю.

— Мне придется дождаться его.

— Если он узнает об этом, он никогда не вернется в Ливорно.

Все слушали этот громкой разговор. Негоциант Алехо хмурился. Граф Андрей по-мальчишески выпалил в лицо консула:

— Ваш секретарь трус!

— А я что говорю, — развел руками сэр Дик.

Прокопий Акинфович сразу решил уехать. Следом за ним, никому не сказавшись, Алехо увез Сибиллу любоваться пейзажами Арно. Капитан Карл Самойлович предложил начать карточную дуэль. Женщины ушли. Раздосадованный неожиданным поворотом вечера, Рибас некоторое время наблюдал за игрой, а потом поднялся наверх. Комната была освещена лишь малиновым мерцанием поленьев в камине. Подпоручик зажег от камина свечу, обнаружил на столике фарфоровую чашу, до краев наполненную водой, губку и полотенце. Он разделся и с удовольствием поплескался над чашей. За окном стояла непроглядная

темень. В комнате было тепло, да и зима выдалась на редкость мягкой. Поэтому молодой человек, по привычке всех неаполитанцев, обнаженным рухнул в постель и тут же обнаружил, что он не один — теплая рука Сильваны обняла его.

Проснулся он поздним утром от шума и громких быстрых шагов за дверью, оделся, выглянул в окно — у ворот стояло несколько запряженных фур, а по двору сновали солдаты в незнакомой зеленой форме. Схватив свою накидку, Рибас выскочил из комнаты, но спуститься вниз сразу же не удалось: двое солдат стаскивали по лестнице кованый сундук. Действиями их руководил Кирьяков. Он был при шпаге, в зеленом мундире и шляпе, обшитой гарусом.

— В Тоскане война? — спросил Рибас.

— Посторонись! — крикнул зло Петруччо, и солдаты пронесли мимо Рибаса рогожные тюки. У входных дверей Джузеппе столкнулся с Витторио Сулиным, и тот без обиняков спросил:

— Что решили, подпоручик? Главнокомандующий уезжает в Ливорно.

Рибас не был готов к ответу и, чтобы оттянуть решающий момент, сказал:

— Но для поступления в русскую экспедицию мне, верно, нужно разрешение короля.

Витторио сухо кивнул и ушел в дом. Путешественник, как и вчера, был одет в цивильное. Возле ворот стояли двое часовых с ружьями. Капитан Карл Грейг, не обратив никакого внимания на Рибаса, сел в карету и умчался. Солдаты выводили из конюшен строевых лошадей. Кирьяков выбежал за ворота к фурам. Наконец, Рибас догадался: «Очевидно, от меня скрыли, что главнокомандующий живет в этом палаццо». Но ни до него самого, ни до его догадок никому не было дела.

— Подпоручик! — окликнул Рибаса Витторио. — Главнокомандующий ждет вас.

Рибас пошел следом за путешественником. Они вошли во вчерашнюю, заставленную италийскими древностями комнату, несколько мужчин, очевидно, офицеров, расступились перед ним — изумленный Рибас увидел гиганта Алехо. Голубая лента со сверкающей звездой, золотые шнуры эполета, широкое золотое шитье на воротнике…

— Ну что же, подпоручик, — буднично, даже как бы нехотя сказал «негоциант». — Получай разрешение у короля. Успеешь — найдешь меня на «Трех Иерархах».

Рибас понял, что аудиенция закончена, и, по-строевому повернувшись, вышел.

3. Смерти ищете?

1770–1172

Все последующие дни и недели были наполнены ожиданием, неизвестностью, сомнениями и суетой. Разговора начистоту с Антонио Джикой не получилось — вместе с князем Долгоруковым он срочно отбыл на театр военных действий. Рибас написал отцу и получил скорый ответ. Дон Михаил и думать запретил о переходе на русскую службу. Дело было не в согласии короля Фердинанда, который в это время с упоением обставлял свой кабинет охотничьих трофеев. Дело было в обстоятельствах политических: неаполитанский цезарь весьма зависел от испанского и французского двора. Франция вооружала Оттоманскую порту, посылала в Константинополь инструкторов, эмиссаров для обучения военному искусству нерегулярную турецкую армию, противостояла России и Польше. На этом фоне вступление неаполитанского мушкетера в средиземноморскую экспедицию русских под командованием графа Алексея Орлова было из ряда вон выходящим возмутительным шагом.

Официально Алексей Орлов приехал в Италию для лечения на пизанских минеральных водах под фамилией Островов — по названию принадлежавшей ему деревни.

В лейб-гвардии прозвище его было Алехан, поэтому за границей он часто именовал себя Алехо. Русская цезариня снабжала Орлова золотом, полномочиями и бесконечными инструкциями. Черногорцы, греки, албанцы, македонцы, тайно посещавшие Алехо, возвращались в свои страны, и слухи о русской эскадре будоражили умы так, что вырезались турецкие гарнизоны, а население загодя присягало Екатерине II. Но эскадра адмирала Свиридова опоздала к апогею волнений, и ей предстояла тяжелая война без тылов. Конечно, Дон Михаил не входил во все эти обстоятельства и не живописал, какая страшная участь ждет русскую экспедицию и опрометчивого мушкетера, желающего в нее вступить. Он писал о семье, о брате Эммануиле, о его карьере. Намерения Рибаса перечеркивали его будущее.