Де Рибас
Шрифт:
— Кажется, ваш отец болен? — спросила она.
Об этом из последнего письма Дона Михаила знала только Настя, но она не встречалась с императрицей, да и нигде не бывала последнее время. Следовательно, переписка перлюстрировалась.
— К несчастью, это так, ваше величество, — отвечал он.
— И вы хотели бы повидаться с ним.
— О, конечно!
— Вам представится эта возможность. — Она села за столик, столешница которого переливалась шлифованной яшмой и цветными камнями. — Но вы должны оказать мне одну услугу, о которой никто не должен знать. Официально я отпускаю вас заграницу навестить семью, отца. Но по пути вы исполните мое поручение. Увы,
Не составляло труда понять, что императрице нужны доказательства вины Павла в разглашении государственных тайн. Но для чего именно они были ей надобны? Может быть, для того Павел и был выпущен заграницу, чтобы такие доказательства появились? Екатерине пятьдесят три года, Павлу — двадцать восемь. Она боится за престол?
В Варшаве Рибас не думал задерживаться. Щегольски одетый, как и подобает отдыхающему от трудов тяжких путешественнику, в зале гостиницы он играл в добропорядочный вист, интересовался достопримечательностями, оформлял подорожную на Вену, куда стремился с нетерпением. Однако, через российского посла он получил приглашение на бал во дворец к Станиславу-Августу, где удивился вниманию к своей особе иностранных послов-министров. Пришлось задержаться, посетить неаполитанского консула, обедать с испанскими и луккскими дипломатами, говорить о поражениях Англии в Америке, о конце российской ориентации на Пруссию и о попытках Англии и Франции, истощенных войной, заручиться поддержкой России. Эти визиты сразу ввели его в курс европейских дел.
В Вене, устроившись в гостинице, он поспешил к русскому посланнику Дмитрию Голицыну, который принял его любезно, пригласил в портретную, а в ней на музыкальный вечер, и удивился вопросу Рибаса, сказал:
— Граф Северный дважды был в Вене. Один раз совсем недавно по дороге в Никольсбург. А в первый раз… в декабре прошлого года?… — Он вспоминал, теребил перламутровые пуговицы бархатного кафтана, приказал подать кофе, послал за секретарем, а между делом говорил: — О графе Северном до сих пор говорят в Вене. Представьте, он изъявил желание быть в театре, чтобы посмотреть шекспировского Гамлета. У нас в России «Гамлет» теперь под запретом. — Он многозначительно посмотрел на собеседника. — Императрица не велит ставить сию пиесу на театрах. Правда, при покойной Елизавете Петровне труппа Волкова представляла «Гамлета» в сумароковской переделке. А теперь запрет. Одним словом, случилась незадача. Венский актер Брокман взял да отказался играть роль принца датского в присутствии Павла!
— Что за причина? — спросил Рибас.
— Вот именно! Разве это не честь играть перед российским наследником престола?
— Инкогнито Павла было так широко открыто?
— Какие могут быть секреты в Вене? Одним словом, Брокман наотрез отказался играть и сказал: «Я не берусь играть из-за непредвиденных последствий. Ведь если Павел будет на спектакле, то в этот вечер в театре окажутся два Гамлета! Один на сцене, другой — в зале». Когда об этом сообщили императору Иосифу, он пришел в восторг и велел выдать Брокману за своевременную предусмотрительность пятьдесят дукатов.
Этот анекдот мало интересовал Рибаса, но он выслушал его со вниманием, чтобы сказать:
— Ее
Эти слова Рибас произнес всего лишь предполагая о такой возможности, но Дмитрий Михайлович ответил удрученным согласием:
— Да, да.
— Союз был заключен в тайне от других держав.
— Да! — воскликнул Голицын. — Но император Иосиф и предположить не мог, что императрица держит сей. союз в тайне и от сына!
— И теперь этот союз ни для кого не тайна?
— Как знать. При мне граф Северный о нем ни е кем не говорил.
Секретарь Голицына сообщил, что Иосиф провожал Павла из Вены девятого января. С тех пор прошел почти год. Павел через Триест, Венецию, Падую, Болонью и Анкону прибыл в Рим и почти сразу после отдыха отправился в Неаполь, где не задержался из-за присутствия там ненавистного бывшего друга и посла Андрея Разумовского. Вернулся в Рим. Жил две недели. Встречался с Джананджелло Браччи — папой Пием VI, который стал папой в памятном Рибасу семьдесят пятом году, потеснив Альбани — протеже Елизаветы Таракановой. После этого Павел поехал в Тоскану, где и встретился с герцогом Леопольдом.
Итак, на все про все у Павла до встречи с Леопольдом ушло около двух месяцев. Следовательно, их встреча состоялась где-то десятого-двадцатого марта. После этого Леопольд и написал письмо, так интересующее императрицу. Все эти расчеты нужны были Рибасу для того, чтобы не наводить справки ни в Риме, ни во Флоренции. Любой вопрос о графе Северном там тотчас бы взяли на заметку.
Голицын прекрасно знал, что зять Бецкого вхож в дворцовые покои, и Рибас избрал ключом общения с посланником таинственность и намеки. Кто мог знать о письме Леопольда? Канцлер Кауниц? И Рибас, ничего не объясняя, сказал:
— Ее величество настоятельно советовала мне познакомиться с австрийским канцлером. Это великий ум.
— Завтра он будет в манеже, — отвечал Голицын.
Антон Венцель Кауниц состоял канцлером еще со времен Марии-Терезии. Ему шел семьдесят второй год, и страсть к верховой езде сменилась поездками в манеж. Рибас увидел его в открытой коляске и был представлен. Кружевное жабо канцлера, скрывая старческую шею, выглядело великолепным букетом. В манеже офицеры объезжали лошадей-трехлеток.
— Как вам нравятся английские скакуны? — гордо спросил канцлер, как будто лично имел причастность к воспроизводству этой породы. — Мне говорили, что и Петр Первый на монументе Фальконе взвивается свечой именно на английской лошади.
— Тот, кто вам это говорил, льстил англичанам, — отвечал Рибас — Фальконе, скорее, произвел скульптурное скрещивание лошадей различных пород.
Это понравилось Кауницу. Он благосклонно вспомнил с своем давнем споре с княгиней Дашковой о личности Петра.
— Она называла его деспотом, отнявшим свободу как у дворян, так и у слуг. Но я остался при своем мнении: великие дела всегда требуют принуждения.
Но из бесед с Кауницем Рибас, тонко плетущий нити разговора в нужном направлении, ничего не узнал о письме герцога Леопольда. Дело не сдвинулось ни на дюйм и за обедом, на котором присутствовали фельдмаршал Ласси и юные офицеры — принц де Линь — сын бельгийского герцога на австрийской службе и подпоручик Эммануил граф Шенон, которого отрекомендовали как потомка кардинала Ришелье. Но Рибаса мало интересовал вспыхивающий от смущения французский граф, и он незаметно переводил беседу к делам благословенной Флоренции и к герцогу Леопольду, но безуспешно.