Де Рибас
Шрифт:
– Ваше блюдо настолько отменно, что никто не в состоянии сменить вас при флоте, капитан.
Кефалино гордо ответил:
– Мой флот никогда не будет кормить раков на дне лимана.
– Да, – согласился Войнович. – Это не произойдет хотя бы потому, что вы всех раков выловите до первого сражения.
Кефалино обижался, а Рибас сказал, что способ обойти нерасторопность Мордвинова находится у них под ногами. В ответ на расспросы он напустил на себя таинственный вид, а через два дня, договорившись с Головатым, взял у него несколько запорожских лодок с казаками и
Но Войнович все-таки не спешил выводить корабли из устья Буга. А тем временем турки предприняли рекогносцировку к Березани, несколько часов беспрепятственно крейсировали вокруг острова. Рибас холодно сказал Войновичу:
– Конечно, можно ждать, пока последний шпангоут осмотрят ваши капитаны, но стоит ли ждать, когда турки пожалуют к вам?
Кефалино соблазнял генерал-майора и брезолью по-испански с пахучими травами и сладкой фенхельной водкой, но обедать Рибас не остался. Утром следующего дня под стены Очакова пришли два линейных корабля и фрегат. К ним присоединились три десятка казачьих лодок, и турецкий флот сразу снялся с якоря и ушел за остров Тендра подальше от греха.
Однако, Войнович был взбешен тем, что последовал чьей-то указке. Он ждал эскадру из Севастополя, но корабли Ушакова так и не показались на горизонте. Теперь Марк Иванович уж не звал генерал-майора обедать, кричал, что Ушаков отсиживается в Тавриде, а ему, Марку Ивановичу, за все отвечать. Рибасу вспомнился иной, смуглый, порывистый молодой капитан Войнович, когда они пятнадцать лет назад искали Тараканову на Средиземноморье. Теперь он был болезненно честолюбив и перевод из Севастополя считал незаслуженной карой. Рибасу пришлось официально предложить ему составить план действий на случай нового появления турок у Березани и ничего не делать на авось.
Но Марк Иванович отмахнулся и от официального требования. Говорил, что в Дубоссарах Потемкин окружил свой Эдем садом в английском вкусе, двумя хорами роговой музыки и женщинами на любой сорт и вкус – какая уж тут война!
От Катрин Васильчиной Рибас имел лишь одно письмо в Петербурге, писал ей, но она вдруг собственной персоной пожаловала в Очаков. Генерал встретил ее, когда она осматривала крепость в сопровождении офицера.
– Бог мой, как вы здесь? Давно? Почему я ничего не знаю? – спрашивал он.
– Я вам ничего не скажу, пока вы мне не покажете флот, – сказала она.
Это была прежняя сумасбродка из Новоселицы. Рибас обещал ей показать все и с тревогой спрашивал о сыне.
– Милый черноволосый мальчик, – отвечала она. – С ним нянчится моя тетушка. Здоров.
– Хватает ли вам средств для его воспитания?
– Вполне.
– Я как раз собирался написать вам, что положу на его имя деньги в Киевский банк. Где вы остановились?
– Я приехала на войну, – ответила
Действительно, она привела его к синему шатру, поставленному на форштадте. С ней были слуги, повар.
– Что все это значит? – спросил генерал.
– Это значит, что я отныне в походе с армией. Полк из Новоселицы ушел. Мне стало скучно. И вот я здесь.
– Боюсь, что наши офицеры теперь совершенно забудут о войне, – сказал он.
– Каждое утро я буду напоминать им о ней, – обещала она.
Их роман развивался стремительно и не имел сюжета. На палубе бригантины, направлявшейся в Кинбурн, Катрин взяла Рибаса под руку и увлекла в каюту, где упала в его объятья, а в постели принялась упрашивать:
– Отдайте команду матросам! Велите держать путь к турецким берегам!.. Станемте корсарами!
– Но это всего-навсего разбой, – увещевал Рибас.
– Что угодно, только не Новоселица.
Сумасбродствам ее не было границ. С Головатым она ездила на Березань и подполковник говорил потом Рибасу:
– Это бес в юбке. Хотела, чтобы я обрил ее, как казака!
Войнович брал ее на учебные стрельбы. Офицеры вечерами собирались у ее шатра. Игру в шары она предложила играть ядрами. Заставляла читать псалмы, и если кто-нибудь спотыкался при чтении, то покупал у маркитантов серебряные крестики, которыми она награждала своих почитателей. Рибасу она предложила:
– Пошлите меня в ставку Потемкина курьером.
– У меня нет новостей, которые были бы достойны такого курьера, – ответил генерал.
– Изобретите их!
– Моя фантазия меркнет перед вашей.
– Ловлю вас на слове.
Одному офицеру она шепнула, чтобы приходил к ней в пять утра. Счастливчик не замедлил явиться и был точен, но увидел еще троих счастливых соискателей, но все вместе они не увидели ни Катрин, ни ее шатра. Проказница укатила из Очакова в неизвестном направлении.
«Неужели она отправилась в ставку князя? – думал Рибас. – Но с какой вестью? Слава богу, что у нее есть тетушка, которая смотрит за сыном». И он тут же написал ей.
Кто, кроме Катрин, удивил генерала, так это вчерашний тамбовский генерал-губернатор Иван Гудович.
Рибас неожиданно для себя стал его частым гостем. Произошло это после того, как он увидел Ивана Васильевича, сидящего на одеялах в тени дома, играющего на скрипке. Странная это была картина. Полки на пригорке только что отужинали. Солнце валилось на Запад в степи. Жара ушла. Гудович, обливаясь потом, пил квас, ругал солдата за плохо натопленную вчера печь и играл Альбиони.
– Эту скрипку я купил еще в Кенигсберге, – сказал он на хорошем немецком. – Я там учился со своим дуралеем.
– С кем?
– С братом Андреем. Разве вы не знаете, что он был любимцем убитого императора Петра III? Тот, когда отрекался от трона, так и сказал: «Хочу, чтобы мне оставили Воронцову, собак и Гудовича».
Адъютант Петр был тотчас послан за «Розсолисом» – итальянской водкой с анисом, гвоздикой, мускатным цветом и померанцем. Гудович выпил, покачал головой:
–. Это «Розсолис ди популо»?