Де Рибас
Шрифт:
– Что вы имеете в виду? – рассмеялся Рибас. – Разбавленный?
– Поддельный, – серьезно отвечал Гудович. – Есть пять способов делать в России ваш розсолис и гораздо дешевле, чем в Италии. Например, с амброй и белком яйца.
Это сообщение привело Рибаса в восторг, и под южным июльским небом на одеялах, привалившись головой к седлу, он много узнал о Гудовиче. Брат его Андрей со дня переворота 1762 года безвыездно жил в деревне. Самого Ивана Васильевича Екатерина подвергла трехнедельному аресту и отправила в Астрахань полковником.
– А через два года в Польше я сажал на престол Понятовского, – вспоминал Гудович. – Мне тогда было чуть больше
Рибас задал неосторожный вопрос:
– Императора Петра III убили с негласного одобрения Екатерины?
Гудович, подумав, ответил по-своему:
– Андрей большие надежды в науках подавал, а судьба выпала подавать императору пиво с утра. Если бы не Екатерина Алексеевна – белая горячка и России, и императору, и брату моему была бы финалом.
Иван Васильевич знал латынь, немецкий, итальянский, со знанием дела говорил об охоте, а в свое время формировал первые легкоконные полки.
– У меня двадцать два полка в подчинении было, – говорил он, настраивая скрипку. – Нет, ваш «Розсолис» не поддельный, если я эдак разговорился!
Черное июльское небо в холодных кострах созвездий раскинулось над генералами. В ближних стойлах фыркали лошади. Неожиданным паролем для дальнейшего сближения явилось слово «Чесма». Узнав о причастности к ней Рибаса, Гудович помолился, велел зажечь костер да принести «Бургундское» и объяснил, что это настоящее «Бургундское», а не подделка из красной смородины, воды и водки.
Если бы не ряд обстоятельств, Рибас в превосходной степени оценил бы сближение с Гудовичем. Но каждый день из Очакова через Тузлы к устью Тилигульского лимана отправлялись партии казаков. С полковниками Головатым и Чепегой они вели рекогносцировку, считали суда турок под Хаджибеем и приводили пленных. И как ни настаивал Рибас, Гудович пленных задерживал у себя, а не отсылал к Потемкину, как это было положено. Упрямство Ивана Васильевича казалось непреодолимым.
Кроме того, к войскам прибыли генерал-майор Илья Безбородко – брат всесильного теперь Александра, бригадир Шереметьев и генерал Мекноб. Вкупе с Гудовичем они ни в грош не ставили приготовлений Войновича и смеялись над учебными стрельбами на кораблях: один звон в ушах! Войнович в долгу не оставался. И главное, обе стороны – и сухопутная и морская – писали соответствующие рапорты в ставку Потемкина, отчего Рибас опять оказался между двух огней и надежда на скорый отъезд гасла.
Но и дел было сверх меры. Рибас допрашивал пленных, отсылал их к Гудовичу, принимал и отправлял курьеров, ездил к батареям на Кинбурнскую косу, бывал на судах, следил за подъемом затонувших лансонов, вел им список, помогал устраивать новые полки и писал рапорты, рапорты, рапорты, а кроме них, еще и рекомендательные письма молодым людям, которые осаждали генерал-майора просьбами о принятии в службу.
В июле вернулся из поиска с тремястами казаков полковник Чепега. Малоразговорчивый, не любивший красного словца, он коротко доложил, что был в деле под Бендерами, где узнал о вылазке четырехсот турецких конников и стал преследовать их. Догнал на мосту через Днестр, атаковал, бился с ними пять часов и не отступал, хотя османы выслали из крепости янычар в подкрепление. Мост Чепега держал до подхода легких регулярных войск и загнал турок в Бендеры. Он взял в бою два знамени и сорок пленных. Вечером на Очаковских холмах полковнику салютовали пушки и разбудили его,
Этим вечером Рибас играл, и ему на удивление не везло.
– Завтра вы поднимете со дна лимана лансон, полный золота, – пророчествовал генералу Илья Безбородко. Но в лансоне, кроме вздувшихся трупов, двух мортир и порченной мебели ничего не обнаружили.
Вся армия праздновала победу Суворова под Фок-шанами. Пять тысяч русских и двенадцать тысяч австрийских войск разгромили тридцатитысячную армию се-раскера Мустафы-паши. Рибас отправил Суворову письмо с поздравлениями, но ответа не было. Впрочем, ходили слухи, что дивизия генерал-аншефа отрезана татарской конницей у Каушан.
В конце июля судьба Рибаса определилась окончательно: его назначили командовать передовым корпусом в армии Гудовича. Генерал был этим чрезвычайно доволен. Правда, Гудович продолжал писать донесения подчиненному ему генералу, как будто тот все еще представлял в армии ставку. Второго августа Рибас писал Базилю Попову:
«Спешу, любезный друг, известить вас о большом сражении, продолжавшемся от 5-ти до 1/2 второго часа, между всеми легкими турецкими судами в числе 41, против 18 наших, т. е. 13 крейсеров и 5 лансонов. Стычка началась тем, что турки хотели разведать о. Березань со своими легкими кирлангичами. Греки не хотели им того дозволить… Это сражение было одно из самых горячих и упорных. Не знаю, были ли убитые, но наши стоят все под Березанью, тогда как неприятель стал на якоре у Тендры, в 10 верстах от Кинбурна».
Но о битве второго августа сухопутные генералы имели собственное мнение: «Войнович мог побить Гуссейн-пашу. Но не довел дело до конца, струсил, убежал». Рибас пытался им объяснить, каков был ветер, его направление, но генералы не хотели слушать и, главное, писали свои рапорты Потемкину. Генерал-майор не выдержал и в свою очередь написал князю:
«Милостивый государь! Я умоляю Вашу Светлость не обращать никакого внимания на другие донесения, кроме графа Войновича по отношению к морю. Вчера было только одно сражение с неприятелем. Оно продолжалось между 4–5 часов утра и продолжалась как яростная перестрелка до 11 с половиной часов. Зрители с сухого пути отправились обедать. А наши крейсеры и лансоньг бились в линии до 1/2 второго».
Потемкин, вместо того, чтобы находиться при войсках на Днестре, вдруг предпринял поездку в Тавриду, а на обратном пути прибыл в Очаков. Встречали его оркестры, пушки и невиданный под Днестровским небом обед. Повар грека Кефалино превзошел себя. Среди прочих блюд были и бараньи хвосты в сарацинском пшене, и бекасы в паштете, и дрозды, и голуби в рединготах. Князь выказывал благосклонное внимание и к бекасам и к сотрапезникам.
Рибас сказал сопровождавшему Потемкина барону Бюлеру:
– Князь производит впечатление несказанно влюбленного человека.
– Это не те слова. Он влюблен до умопомрачения.
– Новый объект?
– Нет, цель вся та же. Любезная дочка Прасковья обещала приехать в действующую армию.
На военном совете армии Гудовича было предписано готовиться к выступлению на Днестр.
– Но с турками, Ваша Светлость, как слышно, ведутся переговоры о замирении, – сказал Гудович.
– На мир надейся, да сам не плошай, – отвечал Потемкин. – Суворов при Фокшанах осман расколотил, вот они о мире и заговорили. А визирь собрал стотысячное войско у Галаца против принца Кобургского и молдавской армии Репнина. Так что идти вам брать крепость Хаджибей, а там к Днестру повелеваю.