Де Рибас

Феденёв Родион Константинович

К этому времени при кадетском корпусе стал давать спектакли итальянский театр, и Сограмозо с Рибасом наслаждались танцами несравненной балерины Росси, посещали ее и ее мужа балетмейстера Лепика, восторгались их двухлетним сыном Карлом, который начал танцевать раньше, чем ходить. Карлу Росси прочили великое балетное будущее, но, как известно, судьба рассудила иначе.

Деятельность Сограмозо в Польше и России была высоко оценена в сенатской записке, и Екатерина наградила его десятью тысячами, а на записке написала: «Обыкновенно сверх денег дается еще подарок, а как граф Сагромозо к тому поведением своим более имеет право, то выберете табакерку с бриллиантами». Но все-таки в студеную зиму граф простился с масонами, Петербургом и Рибасом

и отбыл на Мальту отнюдь не в мальтийской накидке, а в собольей шубе, не осененной восьмиконечным крестом. Его отъезд был не с руки Рибасу, но успокаивало соображение: при дворе отметили склонность кадетского капитана к делам дипломатии и его умение строить отношения с послом сколь далекого, столь и великого магистра де Рогана.

Вскоре после отъезда мальтийца жена наследника Павла Наталья-Вильгельмина разрешилась от бремени мертвым ребенком и скоропостижно скончалась. Зная об отвращении императрицы к распущенности Вильгельмины, в петербургских гостиных зашептались об отравлении. Врачи говорили об искривлении стана Вильгельмины, изъяне, который она тщательно скрывала, но он и явился причиной смерти при родах.

На балу у Разумовских граф Андрей был бледен, как полотно, и, как и три года назад, говорил Рибасу:

– Все кончено, капитан. Не сносить мне головы.

На расспросы не отвечал, но вскоре стало известно, что Павел от неутешного горя чуть ли не лез на стены, и Екатерина безжалостно показала ему любовную переписку покойной с графом Андреем, успевшим стать генерал-майором. Павел кричал, что он лично четвертует вчерашнего друга, и Разумовского спешно выслали сначала в Ревель, а потом в его малороссийские поместья. Траур по умершей был коротким. В начале апреля торжественно встретили прусского принца Генриха, а 21-га апреля, когда весь Петербург съезжался поздравить императрицу с днем рождения, Бецкий поздравил Рибаса с производством в майоры.

Двор императрицы, Бецкий, Настя, Иоанн Эрнест Миних, Рибас переехали в Царское село, где в загородном доме Бецкого состоялся совет, посвященный предстоящему венчанию. Настя, вернувшаяся из царскосельского дворца, объявила:

– Ее величество соизволило пожелать, чтобы венчание состоялось в здешней дворцовой церкви.

Рибаса мучил вопрос: кого из друзей пригласить на венчание, кто будет держать венец над ним и невестой? Витторио уехал на Урал, Разумовский сослан. Может быть, генерал-поручик Андрей Пурпур заменит их? Но следом за Настей в гостиную вошел статный, величественный даже не в служебное время гофмаршал Григорий Никитович, и выяснилось, что все уже решено.

– Дамские персоны будут в белом, кавалеры в цветном платье, – объявил гофмаршал и обратился к Миниху: – Ваша почетная обязанность – держать венец невесты. А вас… – он повернулся к Рибасу, – осчастливлю венцом я.

Оказалось, что уже определены гости, их число, места и обязанности. Предполагалось, что на венчании будет присутствовать прусский принц Генрих, и гофмаршал рассказал о приеме Генриха в покоях Петемкина в Зимнем дворце:

– Лиоли был в ударе, и его скрипка творила чудеса. Правда, прием едва не испортила полковая музыка, но принцу показали турецкий конский убор, а полковую музыку в это время убрали. За ужином танцевали молдаване. Лев Нарышкин разрезывал дичь, передавал слуге, тот – пажу, паж – камер-пажу, камер-паж – принцу.

Простившись с невестой, Рибас уехал в Петербург, где поручил себя заботам кадетского портного-француза. Алеша готовился к майским экзаменам, но каждый час бежал в сад и катался на карусели, которая осталась после посещения кадет принцем Генрихом. Это посещение совпало с четырнадцатилетием Алеши, и оно было отмечено скачками в кадетском манеже, вольтижировкой, концертом, очередным щенком от Бецкого, походным столовым прибором от матери и английским ружьем от Рибаса.

На досуге, которого всегда оказывалось в избытке, майор Рибас полулежал в кресле с газетами и констатировал, что его вступление в семейную

жизнь отмечено наводнением в Лотарингии, разорением виноградников, непризнанием Венецианской республикой римского Папы, ужасным землетрясением на Мальте, ожиданием войны Испании с Португалией из-за стычек португальцев в Америке с испанскими подданными и отменной выучкой сорокатысячной армии Сардинского короля.

Двадцать седьмого мая он приехал в Царское село к одиннадцати, и возле придворной церкви его встретил озабоченный гофмаршал Григорий Никитович:

– Как можно! Сейчас начнется литургия, императрица на хорах!

– Я опоздал на собственную свадьбу? – весело спросил жених.

– Идемте-идемте.

В церковь они вошли вовремя – из покоев фрейлин в первом этаже тайный советник и кавалер, его сиятельство граф Миних вывел невесту, когда Рибас с гофмаршалом поднялись по ступенькам с улицы. Как сказал бы Витторио, на Насте было два вида одежды: белое атласное платье-роброн и бриллианты. Темные волосы с медным отливом уложены в ля петит курон – малую корону. За невестой следовали фрейлины и придворные. Рибас секундно взглянул на хоры. Там, высоко, в бело-золотистом проеме под ангелами он увидел три бюста – шелково-пышный императрицын, кремово-фрачный принца Генриха и бело-замшевый колет кирасирского полка наследника Павла. Последний смотрел не вниз, где начиналась церемония, а прямо перед собой на иконостас.

Венчающихся поставили на венчальное место, покрытое малиновым бархатом с золотыми позументами и бахромой, и духовник Екатерины протопресвитер Иоанн Панфилов начал браковенчание обыкновенным порядком. Обручающимся дали свечи как знак неугасимой любви и чистоты. Отец Иоанн крестообразно кадил фимиамом, и бас его заполнил церковь до самого плафона с изображением Вознесения Христа. Пряный запах фимиама напомнил Рибасу о благочестивом Товии, который возжег сердце и печень рыбы, чтобы дымом и молитвой прогнать демонов, враждебных браку. В молитве отца Иоанна поминались целомудренные Исаак и Ревекка. Когда дело дошло до обмена кольцами, Иоанн Панфилов, доброжелательно задававший вопросы, вдруг с недоумением посмотрел на жениха и даже отступил на полшага, отчего золототканные ризы его заиграли бликами свечей – какой-то посторонний звук достиг ушей наместника господа – это пара швейцарских часов-луковиц, на которых категорически настаивала Настя, своим мелодичным звоном обозначили наступление полудня.

Священник взял венцы, лежащие перед алтарем, передал их отцу Иоанну, а тот Миниху и гофмаршалу, которые вознесли венцы над головами Рибаса и Насти, и раздалось пение псалома «Блаженны все, боящиеся Господа». Венцом муж уподоблялся царю – становился главой жены и потомства. Венчающиеся испили из общей чаши красного вина в знак общего владения и пользования имущества.

Начался благодарственный молебен, и певчие несказанно (божественно вознесли к хорам «Тебе Бога хвалим». Придворные и фрейлины подходили к обвенчавшимся с поздравлениями. Высоких особ на хорах уже не было, и гофмаршал распорядился следовать через малую среднюю парадную лестницу во второй этаж дворца, где гости рассредоточились в малиновой столовой и предъянтарной, а новобрачные прошли в янтарную комнату, убранство которой прусский король Фридрих Вильгельм I подарил Петру I.

Все ждали появления императрицы. Рибас рассматривал мозаичные изображения пяти чувств, янтарные тюльпаны, головки, раковины, зеркала в янтаре, отсветы серебряной фольги. Комнату осенял венецианский плафон-аллегория «мудрость, охраняющая юность от соблазнов любви». Мудрость эта присутствовала здесь живьем в лице Ивана Ивановича Бецкого, который любовно поглядывал на дело своих рук, но не на Настю или Рибаса, а на янтарные вазы, бокалы, шкатулки, янтарные кубки, ларцы, коробочки, янтарные канделябры, шахматы, модели парусников и миниатюрный янтарный замок – на свою лепту, которой он пополнил великолепие этого несказанного чуда света, снаряжая экспедиции за солнечной смолой Балтийского побережья.