Де Рибас
Шрифт:
– Я думаю, это стоит сделать, – сказал, раздумывая, герцог. – Ваше положение при русском дворе прочно. Вас ждет блестящая карьера. Ризелли пора прикусить язык. Им пора знать, что у вас высокие покровители.
– Благодарю.
Сан-Никола принял приглашение отобедать у Бецкого, а Рибас в мыслях повторял слова герцога: «Вас ждет блестящая карьера», – и восклицал про себя: «На черт побери, на какой стезе я ее совершу, если все, что я ни начинаю, кончается ничем!»
У наследника Павла родился сын, и восприемницей его была венценосная бабушка, а в доме Бецкого не без иронии читали аллегорические стихи из «Санктпетербургских ведомостей»: «В счастливых областях России, чрез плод
Герцог Сан-Никола сделался любимцем Екатерины, а уж «воспитанник» Ланской в нем души не чаял. Своему статскому советнику Мельхиору Гримму императрица писала в Париж: «Я вовсе не буде рада отъезду дюка Сан-Никола. Он сделался близким другом генерала Ланского. Уходя, он запирает его на ключ у себя в библиотеке с тем, чтобы по возвращении с ним видеться… мне бы хотелось, чтобы неаполитанский двор не отзывал его отсюда».
Петербургский климат вмешался в отношения неаполитанского посланника и Екатерины. И, несмотря на милости государыни, климат брал верх. Сан-Никола бомбардировал Неаполь письмами с просьбой отозвать его и скрашивал томительное ожидание переводами нравственно-воспитательных эссе Екатерины, которые она сочиняла для своего внука Александра. Государыня восхищалась тем, что Сан-Никола «говорил по-русски, как русский», поэтому и его переводы из Хераскова знатоки считали столь изящными, сколь и точными.
«Вас ждет блестящая карьера», – часто вспоминал Рибас слова Сан-Никола. «Уж не поприще ли масонства, где я уже имею учеников», – усмехался он. Бецкого пока вполне устраивало, что его зять вхож в Зимний, с успехом опекает Бобринского и имеет славу находчивого человека. Но это никак не устраивало господина майора, и у него возник простой план. Русские офицеры для лучшей выучки часто направлялись в Англию, где их определяли во флотские службы. Николай Мордвинов, над которым на памятном балу подтрунивали, что он сам себе адьютант, теперь плавал у берегов Америки… и свежие норд-осты воображения наполнили нетерпеливые паруса господина майора.
Он отправился к Бецкому, почти бегом взбежал на второй этаж, но увидел постное лицо секретаря Хозикова. В доме было непривычно тихо.
– Что случилось? – спросил он у секретаря.
– Умер, – был ответ.
– Кто умер?
Марк Антонович всплеснул руками, махнул в сторону кабинета и, ни слова не говоря, раскрыл перед ним двери. «Господи, да неужели…» – мелькнуло в голове Рибаса, но Бецкий сидел за столом, опустив голову на руку. Через минуту выяснилось, что умер Вольтер. Известие о смерти великого отшельника-энциклопедиста пришло только что, и Бецкий объявил в доме траур. Говорить с ним об отъезде в Англию не имело смысла. Иван Иванович собирался к императрице в Царское село, говорил, что племянница Вольтера продает его вещи, а, главное, библиотеку.
– Я думаю, она купит ее, – говорил Бецкий. – И украсит Эрмитаж прекрасной гужоновской скульптурой моего незабвенного друга.
Проводив безутешного Ивана Ивановича к карете, Рибас отправился по Дворцовой набережной пешком и увидел напротив Зимнего ошвартованные галеры. Среди офицеров и суетящейся команды он различил знакомую крепко скроенную фигуру Марка Войновича. Обрадовавшись встрече, они коротко переговорили, и вечером Марк Иванович был у Рибаса в кадетском. За ужином вспоминали Италию.
– На своей «Славе» я из Средиземного плавал в Черное море, – рассказывал Войнович. – До самой Тавриды и назад через Босфор и Дарданеллы. Конечно, для турок мы выставили коммерческую цель плавания. Но на самом деле наши сканечные журналы – клад
В Петербурге Войнович состоял среди офицеров на шлюпке ее величества. О проекте Рибаса отправиться в Англию отозвался скептически. Все время говорил о» Тавриде, Крымском ханстве, сетовал:
– Жаль, что Алексей Орлов отошел от дел. Потемкин суетлив. Орлов в Новороссии быстро бы навел порядок.
– В корпусе мне совсем невмоготу, – сказал Рибас. – Нет, я отлично устроен. Но… Что вы мне посоветуете?
– Конечно же, Новороссию, – убежденно ответил Войнович. – Это клад для людей, ищущих дела.
Непредвиденные события заставили на время забыть о всех планах. Письмо Дона Михаила о приезде Эммануила задержалось в пути, и брат свалился на Рибаса, как снег на голову.
– Ты мне обещал, что я буду рядом с тобой. Я приехал.
Рибас откровенно любовался Эммануилом. Они не были похожи. Волевое, но отнюдь не лишенное приятного обаяния лицо господина майора, его стать, в которой угадывалась большая физическая сила – все это Рибас унаследовал от отца. Эммануил, напротив, мягкими чертами лица, хрупкостью юношеской фигуры напоминал мать. Рибас поселил его у себя в корпусе, начал хлопоты по устройству брата в какую-нибудь службу и тут впервые пригодились его масонские связи. Генерал масон Мелиссино, которому замолвили слово о брате масона Рибаса, принял его поручиком в кадетский корпус. Эммануил был в восторге, и брат отвез его на кадетском тарантасе через Тучков мост на соседний Петровский остров, где у реки Ждановки расположились неказистые строения артиллерийского корпуса, а на плацу стояли четыре пушки в красных лафетах. Служба брата началась в роте воспитанников первого возраста.
С приездом брата господин майор ясно осознал: минуло три года! И чем они были заполнены? Составлением бесконечных списков кадет, масонскими бдениями, визитами Екатерины к Бецкому, во время которых воспитанники корпуса представляли французские оперы-комик, посещениями оперного дома, где арапчонок Азор играл африканского вельможу и раздавал особые билеты, по которым доверенных лиц пропускали в покои Екатерины, а там у карточных столов стояли ящики с бриллиантами, каждый в один карат, и при игре в макао, когда выходила девятка, выигравший брал из ящика один бриллиант… Три года пролетели, а вспоминались лишь неудачи, бесконечные дождливые дни, эрмитажные собрания, на которых статс-секретарь Безбородко внимательно прислушивался к беседам, и если кто-то говорил: «На Волге поймали сома, а в нем нашли гусли, ногу в сафьяновом сапоге и коробочку с толчеными французскими мухами от укуса бешеных собак», такого господина вели к императрице, он повторял свою историю, и с него брали десять копеек медью за вранье, деньги опускали в специальную копилку, которой заведовал статс-секретарь. При этом Екатерина говорила:
– Люблю послушать превосходное вранье.
– Тогда пригласите в Эрмитаж первый департамент Сената и будете довольны, – отвечал Безбородко, а государыня смеялась: первый департамент заведывал полицией.
В эти годы Гименей перестал тревожить стариковский сон Бецкого. Настя сумела отдалить от него юную Глафиру, и генерал отвел ее под венец. Она вышла замуж за Алексея Ржевского – человека статского и сочинителя стихов. В эти годы Алеша Бобринский превратился в шестнадцатилетнего замкнутого и скрытного юношу, изучающего военные науки и закон божий, и легко краснеющего на балах под взглядами юных смольнянок. В эти годы неаполитанец де Рибас одолел крепость под названием русский язык и узнал весь Петербург. Но заглядывая себе в душу, он находил беспокойство и неудовлетворение.