Де Рибас

Феденёв Родион Константинович

Начало 1779 года не предвещало никаких перемен. Потемкин дал маскарадец в Аничковом дворце, где галерею обставил тропическими растениями и ароматными цветами «разных родов в чрезвычайном множестве», а на обеденном столе поставил «монумент в достопамятство города Херсона, воздвигнутого великой Екатериной».

В марте случилось неожиданное. Разыскивая свой экипаж возле оперного дома, Рибас был остановлен женщиной, которая отворила дверцу наемной кареты и сказала по-итальянски:

– Прошу вас о помощи.

– Всегда к вашим услугам.

Лицо

женщины скрывала полумаска.

– Мне сейчас нужно ехать на маскарад, – сказала женщина, волнуясь. – Не могли бы вы поехать со мной?

Что и говорить – через секунду майор был в карете.

– Хочу спросить лишь об одном, чтобы отправиться с вами хоть на край света, – сказал он галантно. – На ваш маскарад можно пройти без костюма?

– О да, – она вдруг рассмеялась в круглую меховую муфту. Рибас удивился. Ехали молча. Затем женщина сказала:

– Не волнуйтесь. Мой край света совсем недалеко.

Карета остановилась, кавалер помог женщине выйти и увидел, что они остановились у дома Чичерина, возле овощной лавки итальянца Бертолотти. Женщина вошла внутрь и Рибас поспешил следом. Остро запахло пряностями и кофе. Лавка оказалась переоборудованной в кондитерскую. А из кухни вышел Руджеро – хозяин ливорнского «Тосканского лавра»! Женщина сняла полумаску, рассмеялась и растерянный кавалер узнал Сильвану.

– Черт возьми, где я?! – воскликнул господин майор.

– Подай гостю стул, – сказал Руджеро сестре. – Сеньора не держат ноги.

– «Тосканский лавр» переехал в Петербург?

– Я купил у Бертолотти его лавку, – ответил Руджеро. – Открыл кондитерскую. А название «Болонья» оставил.

Нечего и говорить, что Рибас засиделся здесь до полуночи. Тунцы и тосканское вино были великолепны, общество Сильваны неожиданно и приятно, только болтовня Руджеро о ливорнских новостях наводила на раздумья. По его словам, он выгодно продал свое заведение в Ливорно, на купеческом судне с солеными лимонами прибыл в Петербург, где и основал свое дело. Рибас не сомневался, что кто-то ссудил его необходимыми средствами, но воспоминания и тосканское с легкостью рассеяли тени подозрений. В полночь Сильвана вышла вместе с ним, он остановил ямщика.

– Ты будешь приходить? – спросила она.

– Непременно. Но скажи, Руджеро по-прежнему занимается тем, чем занимался в Ливорно?

– Наверно, – тихо ответила женщина.

– Он велел тебе привезти меня?

– Но я хотела тебя видеть. Прости за шутку с маскарадом, Джузеппе.

Следующее мартовское событие поразило Рибаса еще больше. Алеша брал уроки фехтования у итальянца Кумачино, прошедшего парижскую школу дуэлей. В три пополудни Рибас со своим воспитанником должен был отправиться на очередной обед у Бецкого, но Алеша задерживался. Господин майор отправился за ним и у дверей фехтовального класса услышал:

– Хорошо парировал тиерс!.. Не спешите. Держите корпус. Хорошо, чистым фланконадом!.. Отдохнем.

Это был голос Кумачино, занимавшегося с Алешей.

– Давно ли вы были у императрицы? – спросил Кумачино.

– Во

вторник на прошлой неделе. – Отвечал Алеша.

– Обеспокоено ли чем-нибудь ее величество?

– Да. За шесть лет здесь построено всего семь кораблей.

– Мало, – сказал Кумачино. – А разве в Кронштадте не строят?

– А там всего шесть. Правда, ее величество была довольна, что в Архангельске строят восемнадцать кораблей и целых семьдесят галер.

Рибас замер: Алеша говорил о том, что составляло государственную тайну. Чем объяснить такое любопытство учителя фехтования?

– Но ведь и на Азове строят суда, – продолжал Кумачино.

– Я не знаю, – отвечал Алеша. – Но кажется, там много галиотов и мелких судов.

Рибас вошел в класс. Кумачино поклонился и отпустил ученика. Когда ехали к Бецкому, Рибас спросил:

– Кумачино хороший учитель?

– О, да, – восторженно отвечал воспитанник.

– Ты с ним дружишь?

– Мы разговариваем. Он много рассказывает о Париже.

– Как ты думаешь, какого он мнения обо мне?

– О вас мы не говорили. Кумачино мечтает служить при дворе, и его все там интересует.

«Может быть, разговор о строительстве флота случаен?» – подумал Рибас. С Бецким перед обедом он говорил о возможностях своего перевода в один из Новороссийских полков и поверг генерала в изумление:

– Чем вы недовольны, друг мой? Вас ценят при дворе, я доволен вами. Отчего вам не сидится в Петербурге?

– Как подумаю, что скоро в корпусе экзамены и снова придется заниматься писарским трудом…

– У меня для вас сюрприз, – отвечал Иван Иванович. – В корпусе вакантна должность надзирателя, и вы займете ее. А это чин подполковника.

«Ну что же, – подумал Рибас, – в России в армию увольняются чином выше. Значит, я уволюсь полковником. Это не так плохо».

На Святой неделе на сцене кадетского корпуса начало свои представления итальянское общество актеров. Придворный театр открылся лишь двадцать седьмого апреля, когда великая княгиня София-Доротея-Мария Федоровна разрешилась от бремени вторым сыном – Константином Павловичем. Любимец неаполитанского посланника Сан-Никола Херасков блеснул при дворе комедией «Ненавистник», высмеивавшей русские нравы на французский манер. В комедии герой Змеяд хотел жениться на хорошенькой Прияте, но любящий ее юноша Милад разрушал козни Змеяда под именем Стовида. Герцога Сан-Никола Рибас в театре не увидел – посланник болел.

Дождливое лето показалось Рибасу долгой зимой, но к августу его не только произвели в подполковники, а еще торжественно в парадном зале бывшего Меньшикового дворца в присутствии инспекторов, членов Совета корпуса, кадетов старшего возраста наградили золотым эмалированным восьмиконечным мальтийским крестом Иоанна Иерусалимского. Для Рибаса это был поистине сюрприз, ибо награждение держалось в тайне до самого последнего момента, и господин подполковник оценил старания Бецкого удержать его в Петербурге. Правда, после церемонии Рибас спросил у Ивана Ивановича: