Дед умер молодым
Шрифт:
Обращаясь к исследованию этих причин, мы прежде всего наталкиваемся на то в высшей степени характерное явление, что рабочие, приостановив работу, под предлогом различных недовольств экономического свойства, объединяются затем в группы вне фабрик и предъявляют целый ряд других, но уже политических требований... Приходится констатировать, что они являются отголосками накопившегося в стране недовольства на почве общего правового положения...»
Савва Тимофеевич несколько раз вслух перечитал эту фразу, представил себе физиономию Витте молвил про себя:
. — Так, так, получайте правду в глаза, любезный Сергей Юльич.
И продолжал писать:
«Каковое недовольство одинаково
...Эти строки переделывались, правились несколько раз, автор докладной записки морщился, кряхтел:
— Верховный носитель власти... Экие громкие слова! Как не вяжутся они с заурядным гвардейским полковником... Однако как же еще иначе назовешь «царя-батюшку», который продолжает благоденствовать на берегах Невы... Хочешь не хочешь, а приходится считаться с фактом его существования и, мало того, ставить свою подпись под верноподданическим посланием, составленным торгово-промышленным сословием Москвы, словом, оставаться в одном строю с остальными семьюдесятью пятью фабрикантами, заводчиками, банкирами — хозяевами второй столицы (первопрестольной!).
И еще подумалось: «Да господь с ним, с верховным-то... У него, пожалуй, и терпения не хватит внимательно вчитаться в эту докладную записку. А вот премьер Витте и кое-кто из министров (есть же среди них люди неглупые, государственно мыслящие) обязательно прочтут и кое о чем задумаются... Однако хватит о народе... Скажем, как подобает деловым, и о хозяйственной жизни, развитие которой тормозится общим невежеством... Итак, продолжим...»
И снова заскрипело перо, потекли на белые листы одна за другой строки, весьма нелестные для правителей государства Российского:
«Все это задерживает развитие хозяйственной жизни и порождает в народе глухой протест против всего того, что его гнетет и давит. Выросшее на этой почве недовольство, не находя благодаря своеобразной политике бюрократии законного пути выражения, создало себе таковой в форме стачек, сообщив им несвойственный им по экономическому существу их характер...»
Перечитав последнюю фразу, Морозов скривился:
— Их... им... опять их... коряво. Очень уж по-канцелярски... Плохо ты стал мысли свои выражать, Савва. И чему тебя в двух университетах обучали. Показать бы сию писанину нижегородскому цеховому Пешкову... Ему разок взмахнуть пером достаточно, чтоб все слова стали на свои места... Однако Максимыч-то нынче в тюрьме, у него сейчас своя писанина — протоколы допросов подписывать. Эх, Максимыч, Максимыч, сколько предстоит еще хлопотать, чтобы вышел ты на волю... Ну, да ладно, плевать сейчас на «красоты стиля»... Продолжим главную мысль.
«...Приходя на основании вышеизложенного к заключению, что имевшие место грандиозные стачки в Петербурге и других городах России имели главным образом политическую подкладку, мы считаем нужным высказаться по этому вопросу. Мы имеем в виду вопрос о забастовках, о их месте в нашем фабричном законодательстве и об отношении к ним правительства».
— Итак, выскажемся откровенно, назовем вещи своими именами, держитесь, Сергей Юльич и все ваши присные: министры
Обмакнув перо, с ходу посадив огромную кляксу и сбросив начатый было лист под стол в корзину, Савва Тимофеевич продолжал писать:
«Бюрократический строй нашей страны, не допуская свободной борьбы интересов, свободной организации классов, которой требовало положение дел, и считая себя призванным регулировать всю общественную жизнь, взял под свою опеку и рабочий вопрос. Преследование стачек развило в умах рабочих естественную уверенность, что власть идет против них. Это будило политическую мысль рабочих...»
Наконец-то высказал главное!
— Так, так, очень хорошо! Теперь поговорим о зубатовщине, хоть и не будем ее называть по имени... Продолжим.
«Чтобы отвлечь внимание рабочих от интеллигенции, к которой невольно они шли за советом, и взять движение рабочих в свои руки, направив его на путь, угодный администрации, последняя вступила в соглашение с некоторыми, по ее мнению, наиболее влиятельными представителями из рабочей среды и через их посредство пыталась объединить рабочих в союзы и общества, выросшие без законного порядка. Им были даны в руководство особые инструкции, утверждавшиеся не законодательным путем, а властью обер-полицмейстера, градоначальника и губернатора. Чины охранного отделения в обеих столицах и жандармы в провинции были главными вдохновителями и руководителями народившихся организаций. Рабочие, уверенные во всесильности своих покровителей, заявляли неумеренные и невыполнимые требования, отказываясь в то же время от исполнения принятых на себя обязательств... В результате административная сила над рабочими вопросами привела к полнейшей деморализации рабочих масс, посеяла раздор между самими рабочими, обострила отношения между ними и фабрикантами.
Не разрешив рабочего вопроса, деятельность администрации, однако, не прошла бесследно, а многому научила рабочих.
Во-первых, она поколебала уважение к закону. Та самая власть, которая еще недавно преследовала их за стачки и сообщества, теперь поощряет их, делает это в то время, когда карательные законы против рабочих не отменены. Во-вторых, эта политика поселила в рабочих убеждение в том, что добиться исполнения своих пожеланий они могут только тогда, когда добьются политической власти. Покровители рабочих союзов, восстанавливая рабочих против интеллигенции, уверяли их, что правительственная власть одна способна добыть победу в борьбе с предпринимателями. Администрация старалась доказать это фактами. Она попыталась угрозами оказать на фабрикантов давление, требовала от них исполнения тех условий, которые предлагали рабочие. Этим она внушала рабочим, что ни свободная борьба интересов, ни естественная необходимость справедливого соглашения не помогут разрешить рабочий вопрос. Рабочим внушалось, что его может разрешить только предписание властей. Рабочие увидели, что правительственная власть обещаний своих не выполнила, что положение их не улучшилось. И сделали вывод, что они действительно не улучшат своего экономического положения, пока не добьются политических прав, пока сами не станут политической властью».
Отложив исписанный лист в сторону, Морозов задумался: «Тут, пожалуй, чересчур резко... Однако не беда. Буду резать правду-матку до конца... Поставлю все точки над i... Так и запишем».
«Попытки приглушить политическое брожение среди рабочего класса на деле его обострили и усилили.
Из вышеизложенного явствует, что, с одной стороны, взгляд нашего законодательства на забастовки не отвечает требованиям жизни, а с другой — администрация своим усмотрением создала для взаимоотношений промышленников и рабочих ложную и шаткую почву».