Декабрь без Рождества
Шрифт:
— Самоубийств следовало ждать, — мрачно заметил аббат Морван. — Самоубийство и одержимость идут рука об руку. Несчастный! Но между тем зачем оказалась в руках у того Якубовича булавка?
— Вы говорите то же, что и Роман, — усмехнулся Роскоф.
— А вы не запамятовали, кто меня воспитывал? — улыбнулся иезуит. — Мать не раз говорила, что дедушка Монсеньор почитал Романа Сабурова за родного внука.
— Вам повезло больше нас, отец, — заметил Тёкёли. — Нам так не посчастливилось повидать Антуана де Роскофа.
— Разве что… — Платон Филиппович оборвал сам себя. — Что
— Кому-то удалось бежать?
— Ну да, одному, и, конечно же, в Польшу. Ну да сие вопрос дней. Мятеж разгромлен, — Роскоф невесело вздохнул. — Завтра Рождество. А на душе безрадостно. Чувство такое, будто в нынешнюю зиму Господь наш не родится на свет. Разве заслужила Его рождение страна, что едва не восстала на священный институт монархии?
— Декабрь без Рождества? — Филипп Морван легко поднялся и подошел к темному окну. — Да сохранит нас от такого Господь! Киньте грусть, Платон де Роскоф. Гляньте, какой щедрый кружевной снег нисходит с Небес. Он убелит наши грехи. Рождество будет.
Глава XXV
В просторном кабинете было тепло. Китайский экран светился так ярко, что фигурки двух красавиц, переходящих ручей через горбатый мостик, перекинутый меж берегами, заросшими цветущими вишнями, колеблясь, отражались в вощеном паркете.
— А, я тебя ждал.
Слова молодого Императора прозвучали сердечно и спокойно, однако ж человек приметливый смог бы разглядеть за этим спокойным радушием немалое напряжение. А приметливости вошедшему было не занимать стать.
— Ждали, Ваше Императорское Величество? — глухо спросил Роман Сабуров. — Выходит, мне не примерещилось с похмелья…
— Нет, Сабуров, не примерещилось. — Николай Павлович вздохнул. — Я знал, что ты будешь в ярости. Однако я действительно приказал свернуть еще три десятка дел.
— Вдогонку к той полусотне, что было закрыто на прошлой неделе, — присовокупил Роман Кириллович. — Что происходит, Государь?
— Я чаю, ты и сам все понял. — Император посмотрел на Сабурова со странным состраданием. — Но надобно же отделить отпетых злодеев от случайных, того простая справедливость просит. Возьмем, например, Кавелина, разве он законченный мерзавец? Малого заморочили, с кем не бывает… Поумней его люди попадаются.
— Кавелин — куда ни шло, переметнулся вовремя, когда нам каждый человек был дорог. Но Годеин, Государь, Годеин! Оба ваши адъютанта — предатели. Люди, преломлявшие с вами хлеб, вхожие в вашу семью…
— Я приказал оставить без внимания. Теперь пусть служат правдою и верой.
— Закрывая их дела, мы обрубаем настоящее расследование по делу лейтенанта Завалишина. А он мне надобен, Государь, ох, как он мне надобен. Без Завалишина мне не ущучить Трубецкого в заграничных и масонских корнях заговора. Закрытие дел Годеина и Кавелина повлечет приостановление расследования, а заодно высвободит шеи Завалишина и Трубецкого из петли.
— Да пусть их живут.
— Право? — Роман
— И ты хочешь, чтоб я ему уподобился? Что нам теперь до мелкого самолюбия мелкого человечка, Сабуров? С Трубецкого, конечно, спрос будет больший, он выше летал, куда как выше.
— Но Сперанский, Ваше Императорское Величество? Вот уж кто был высоко! Заговорщики строили планы на его участие в их правлении. Он не мог быть вовсе в стороне.
— Да и не был, похоже. Просто норовил duabus sedere sellis. [55] Глядел, чья возьмет, чтоб в любом случае остаться во власти.
55
Усидеть на двух стульях (лат.).
— Государь! Не хотите же вы, знаючи сие, вправду его оставить?
— У Сперанского был свой резон, Сабуров. Люди, ему подобные, способны принести пользу даже при самых безумных правителях. Ну, коли бы я пропал, выиграла б Россия, пропади он со мною вместе? — По губам Николая Павловича скользнула мальчишеская улыбка. — Отец его был священником в Черкутине. Ты подумай сам, сколько грехов он за свою жизнь отпустил русским людям? Хоть о том в память, один-единственный грех сыну и мы простить можем.
Роман Кириллович не принял шутки, не улыбнулся в ответ.
— Некоторые нити ведут к Ермолову. А мы их обрываем. Сами.
— Так это же Ермолов. Ермолова трогать никак нельзя, сие не имя — легенда. К тому ж, Сабуров, тут, сам, поди, лучше моего знаешь, велика вероятность, что и вовсе он не виновен. Может статься, им лишь прикрывался Якубович.
— Но ведь хотелось бы наверное знать! Опять обрываем.
— Я лично повелел.
Сабуров неприятно скрипнул зубами. Гнев метался в его душе, как зверь в клетке. Дабы кинуть ему кость, Роман Кириллович оборотился от серьезных фигур к особе второй, если не третьей важности.
— А тот почему еще на свободе, Алексей Пушкин?
— Александр, — негромко поправил Император.
— Да по мне хоть Пахом, — огрызнулся Сабуров. — Противу молодчика целый воз показаний соучастников.
— Не так уж и много… теперь, — Николай отчего-то кинул беглый взгляд в сторону камина, [56] дотлевавшего уже, судя по тому, что экран с китаянками светился теперь совсем не ярко.
— Государь… — Сабуров, перехвативший взгляд Императора, взглянул на него так, словно был только что контужен.
56
По воле ЕИВ действительно были изъяты из десятков дел и сожжены бумаги, касающиеся А. С. Пушкина.