Декабристы на Севере
Шрифт:
Из дел управления коменданта Петропавловской крепости видно, что Кашкину было предоставлено право переписки с родственниками, которым он пользовался. [189]
Сколько времени провел Сергей Николаевич в крепости? В ответах на этот вопрос есть разнобой. Путаницу вносит “Алфавит декабристов”, в котором сообщается, что 15 июля 1826 года постановлено продержать губернского секретаря в крепости еще четыре месяца, а затем выслать на службу в Архангельск. [190]
189
ЦГИА СССР, ф. 1280, оп. 1, д. 6, л. 151, 237.
190
ВД, т. 8, с. 93, 324.
Внесем ясность, поставим все точки над i. 11 января 1826 года Кашкина посадили в крепость. Пять месяцев длилось следствие. “Высочайшее повеление” о наказании декабриста дополнительным четырехмесячным заключением
Наши расчеты подтверждает запись от 31 октября 1826 года, сделанная в журнале дежурного генерала по секретной части. В ней помечено, что 16 октября, по истечении четырехмесячного заключения, С.Н. Кашкин этапирован в Архангельск. [192] Этому не противоречит распоряжение начальника главного штаба коменданту Петропавловской крепости от 30 октября 1826 года прислать к нему Кашкина, ежели он еще не выбыл к месту ссылки. Оговорка в упомянутом распоряжении — свидетельство бездушного отношения царских сатрапов к жертвам деспотизма. Попросту говоря, замуровали человека в каземат — и из головы вон. Когда сочинялось это письмо, Кашкин был уже в Архангельске.
191
ЦГАОР СССР ф. 109, 1 эксп., оп 5, д. 61, ч. 179, л. 41об.; ЦГИА СССР, ф. 1280, оп. 1, д. 6; л. 364-365об.
192
ЦГВИА СССР ф. 36, оп. 4, д. 265, л. 128.
Итак, С.Н. Кашкин маялся в каземате столичной крепости в общей сложности свыше 9 месяцев — с 11 января по 15 октября 1826 года, после чего выбыл в бессрочную ссылку в Архангельск. Наказание строгое, точнее сказать — относительно строгое. Можно было ожидать худшего. Некоторой снисходительностью властей Кашкин обязан своим друзьям — Е. Оболенскому и И. Пущину, которые всячески выгораживали его на следствии, [193] в ряде случаев принимали вину на себя, а иногда отказывались от своих первичных показаний, если они могли повредить Кашкину (так было с И.И. Пущиным на очной ставке). [194]
193
ВД, т. 1, с. 233.
194
ВД, т. 14, с. 419.
Да и сам Кашкин, нужно отдать ему справедливость, держался на следствии уверенно, решительно отрицал свое участие в тайном обществе. Он много раз повторял, что “никого в общество не принял и не пожертвовал ни копейки”, [195] а о своих взглядах и деятельности предпочитал не распространяться. Между прочим Кашкин напомнил обвинителям, что “и прежде существовали подобные общества, кои не причиняли никакого вреда”. “Притом имею причины полагать, — добавил он, — что оные доходили до сведения правительства”. [196] Таким ловким приемом декабрист пытался убедить судей, что он не видел в своем поведении ничего предосудительного. Царизму так и не удалось собрать достаточных улик против Кашкина и полностью выявить степень его “виновности”. Знай николаевские сатрапы, что С.Н. Кашкин вовсе не заурядный декабрист, не избежать бы ему Верховного уголовного суда и Сибири.
195
ВД, т. 18, с. 148.
196
Там же.
В конце октября 1826 года С. Н Кашкин прибыл под охраной в Архангельск. В сопроводительном письме военного министерства архангельскому губернатору предписывалось “секретным образом доносить, какого он, Кашкин, ныне образа мыслей и каково себя ведет, наблюдать впредь за всеми действиями и поступками Кашкина, равно и за поведением так, чтобы он отнюдь не мог чувствовать над собой такого наблюдения, подробно извещать о сем с истечением каждого месяца для донесения государю императору”. [197] Да-да, самому императору. Николай I распорядился, чтобы о поведении членов “злоумышленных обществ”, которые не были преданы Верховному уголовному суду, но “понесли исправительное наказание” и служат в различных учреждениях, гражданские губернаторы доносили ежемесячно лично ему через начальника главного штаба в специальных конвертах с надписью “в собственные руки”. [198]
197
ГААО, ф. 1367, оп. 1, д. 59, л. 4.
198
ЦГИА СССР, ф. 1286, оп. 4, д. 96, л. 4.
7 февраля 1827 года Кашкина зачислили в штат канцелярии архангельского, вологодского и олонецкого генерал-губернатора Миницкого. Почему именно сюда, Миницкий прямодушно объяснил министру внутренних дел Ланскому: “Я решился Кашкина определить в мою канцелярию наиболее потому, чтобы он не оставался в праздности и чтобы иметь его ближе под глазами”. [199] Яснее не скажешь. Судя по цитируемому письму, генерал-губернатор отдавал себе отчет в
199
Там же, л. 20.
Выполняя “высочайшую волю”, архангельский гражданский губернатор с помощью тайных агентов внимательно следил за поведением, образом мыслей и за связями нового чиновника канцелярии Миницкого, но так и не сумел заметить в его поведении ничего, заслуживающего порицания. В первой докладной, от 4 марта 1827 года, как и в последующих донесениях, Ланской уведомлялся, что “Кашкин ведет себя скромно, равно образ мыслей и все поступки и действия его ни в чем противном не усмотрены”. [200] Вместе с тем гражданский губернатор, боясь ответственности за возможные промахи в наблюдении за ссыльным, просил министра возложить обременительные для него обязанности на генерал-губернатора, которому якобы сподручнее заниматься этим, поскольку Кашкин находился в его канцелярии и под его началом. Насколько позволяют судить документы, просьба не удостоилась внимания, [201] так как этот вопрос был ранее решен самим императором.
200
Там же, л. 21.
201
ЦГАОР СССР, ф. 109, 1 эксп., оп. 5, д. 61, ч. 179, л. 11–21.
Сообщая о беспорочной службе и высоконравственном поведении Кашкина, архангельский гражданский губернатор говорил сущую правду. На самом деле, С.Н. Кашкин вел себя сдержанно, не выставлял напоказ своих родословных и личных связей, не заводил знакомств, если не считать деловых отношений с комендантом города Шульцем, лекарем адмиралтейства Рихтером и дружбы с товарищами по несчастью — И.П. Жуковым и А.М. Иванчиным-Писаревым.
С.Н. Кашкин, бесспорно, догадывался, что за ним шпионят, и не желал подводить тех из числа местных интеллигентов и сослуживцев по канцелярии, кто сочувствовал ему и не прочь был завести близкое знакомство. Он понимал, что дружеские связи с северянами принесут лишь неприятности обеим сторонам и усугубят его и без того бесправное политическое и незавидное материальное положение. Следует признать, что губернский секретарь оказался предусмотрительным человеком. Когда, уже после выезда из Архангельска, в 1833 году Кашкин установил приятельские отношения с калужским гражданским губернатором Бибиковым, в столицу мгновенно полетел анонимный донос. Тайный агент сообщал, что Кашкин и Бибиков часто посещают друг друга, несмотря на расстояние между их домами в 70 верст, и знакомство “превратилось между ними в некоторую связь”. [202] Донос послужил сигналом для проверки взаимоотношений между Кашкиным и Бибиковым. Факты подтвердились. Декабрист имел неприятности. На подозрение попал и губернатор. Нечто подобное, только с более неприятными последствиями, могло иметь место и в Архангельске, где Кашкин находился на “перевоспитании”. Ссыльный понимал это и не давал повода для доноса.
202
Там же, д. 297, л. 1об.
8 июня 1827 года С.Н Кашкин обратился к Миницкому с письмом. Приведем отрывок из него: “Я лишился моего родителя, [203] единственной опоры семейства. Имея сестру и оставшись старшим в семействе, я обязан пещись о ее состоянии. Наше имение состоит в деревнях, на коих лежат огромные казенные и частные долги; при деревнях есть заведения, кои требуют присмотра”. [204] Поместье декабриста действительно находилось в расстроенном экономическом положении и было заложено в опекунском совете. [205] Но обращает на себя внимание другое: Кашкин выдвигает только хозяйственные мотивы для перевода в Тульскую губернию. В заявлении нет и тени раскаяния в том, за что был выслан на далекий Север. Это дает основание думать, что взгляды и убеждения Кашкина оставались неизменными; он сохранял верность декабристским идеалам.
203
Николай Евгеньевич Кашкин скончался 18 мая 1827 года.
204
ЦГИА СССР, ф. 1286, оп. 4, д. 96, л. 34.
205
Там же, ф. 1280, оп. 1, д. 6, л. 412–412об.
11 июня Миницкий пересказал Ланскому содержание письма Кашкина. Со своей стороны, генерал-губернатор робко осведомлялся, нет ли возможности исходатайствовать Кашкину позволение съездить на некоторое время в деревни Тульской губернии для устройства хозяйственных дел или разрешить ему вовсе переехать в Тульскую губернию. Опасаясь, как бы за такое ходатайство не упрекнули в снисходительном отношении к участнику “происшествия 14-го декабря”, Миницкий кончал письмо верноподданнической фразой: “Впрочем, если Вы изволите встретить в сем какое-либо препятствие, то я покорнейше прошу просьбу мою оставить без последствий”. [206]
206
Там же, ф. 1286, оп. 4, д. 96, л. 33об.