Дела и ужасы Жени Осинкиной

Чудакова Мариэтта Омаровна

Он не выдержал и вошел.

Ваня сидел на тахте, ноги кренделем, по-турецки. На коленях — раскрытая книга.

— Что читаешь-то?

— «Мертвые души»!

— А смеешься чего?

— Так смешно же до чертиков! Тащусь прямо!

Отец неопределенно пожал плечами и собрался уходить.

— Пап, ну ты послушай!

— Да читал я твоего Гоголя… В школе еще читал.

— Ну и что, что читал! Все читали!

Бессонов-старший промолчал. Насчет «все» можно бы поспорить, по крайней мере, насчет их класса, 9-го «Б». Да, пожалуй, и насчет его нынешнего офиса. Да и сам он, если быть

честным, читал когда-то «Мертвые души», так сказать, не подряд. Как раз это он помнил очень хорошо.

Ну, правда, их потом всем классом в театр водили. Так что Ноздрева, например, Бессонов действительно помнил: «А я, брат, с ярмарки. Поздравь — продулся в пух!»

Ваня начал громко, «с выражением». Читал он, надо прямо сказать, прекрасно, не хуже артистов. Отец покорно стоял, слушал.

— «…Стали сильно опасаться, чтобы не произошло даже бунта между таким беспокойным народом, каковы крестьяне Чичикова…»

— Какой «беспокойный»? Ведь Чичиков же мертвые души скупал? — вспомнил Бессонов-старший школьные уроки и мхатовский спектакль.

— Па, так в этом и смех! Другие-то помещики, у которых он не покупал, не знают, что мертвые! Они к нему с почтением — много очень купил крестьян, богатый, мол, основательный… И теперь вывозить их будет куда-то в свои поместья… Ты дальше послушай! «…Многие предложили свои мнения насчет того, как искоренить буйный дух, обуревавший крестьян Чичикова…»

— Коля, ты хоть понимаешь? Они уже как про факт говорят про буйный дух его крестьян!.. Сами уже себе поверили!

Алла, оказывается, вошла совершенно неслышно и подавала голос из-за спины мужа, улыбаясь всем своим красивым ртом.

— Бессмертный Гоголь! Давай, давай, Вань, читай дальше!

— «Мнения были всякого рода, — со вкусом продолжал Ваня (появление единомышленницы прибавило ему духу), — были такие, которые уже чересчур отзывались военного жестокостью и строгостию, едва ли не излишнею…»

Ваня старательно произносил эти старинные гоголевские окончания — «строгостию»: он находил в этом особое удовольствие.

— «…Были, однако ж, и такие, которые дышали кротостию. Почтмейстер заметил, что Чичикову предстоит священная обязанность, что он может сделаться среди своих крестьян некоторого рода отцом, по его выражению, ввести даже благодетельное просвещение…» Это все про мертвых, понимаешь, пап? Их просвещать!

Отец выразил на лице нетерпение, и Ваня заторопился.

— Вот тут еще. «…Предлагали даже конвой для безопасного препровожденья крестьян до места жительства. За советы Чичиков благодарил… а от конвоя решительно отказался, говоря, что он совершенно не нужен, что купленные им крестьяне отменно смирного характера…»

Тут уже и Бессонов-старший хохотнул.

— «…чувствуют сами добровольное расположение к переселению…»

— Понимаешь, Коль? — не удержавшись, перебила чтение Алла. Ей хотелось расшевелить мужа. — К переселению — разве что на тот свет. А они там уже давно!

Ваня поднял голову от книги

и взглянул на отца.

— Ну что? Скажешь — не смешно, да?

Бессонов-старший пожал плечами.

— Смешно, конечно. Но не так, чтоб уж одному в комнате смеяться. Я подумал даже — кто это к тебе проник, что я не слышал?

Алла схватила у Вани синенький томик — из давнего шеститомника ее родителей, перекочевавшего с ней вместе на квартиру мужа.

— Сейчас, Ваня, я ему кое-что прочту — это его зацепит!

И пролистнув одну страницу назад, стала читать не хуже Вани, пояснив мужу коротко:

— Это про слугу Чичикова Петрушку и про кучера Селифана. «…Они встретились взглядами и чутьем поняли друг друга: барин-де завалился спать, можно и заглянуть кое-куда… Оба пошли вместе, не говоря друг другу ничего о цели путешествия и балагуря дорогою совершенно о постороннем».

Подняв глаза от страниц книги, Алла строго взглянула на мужа. Бессонов засмеялся и уселся на стул.

— Наши люди! — сказал он. — «Не говоря друг другу ничего…» А чего говорить? Все без слов понятно. Читай, читай дальше!

— Ага! — сказала Алла, торжествуя. — «…Прогулку сделали они недалекую: именно, перешли только на другую сторону улицы, к дому, бывшему насупротив гостиницы, и вошли в низенькую стеклянную закоптившуюся дверь, приводившую почти в подвал, где уже сидело за деревянными столами много всяких…»

— У нас за углом такой подвал, — сказал Бессонов-старший. — И столы деревянные.

— Ну, ты-то в курсе, это понятно… «Что делали там Петрушка и Селифан, бог их ведает, — все больше входя во вкус, медленно и веско продолжала Алла, — но вышли они оттуда через час, взявшись за руки, сохраняя совершенное молчание, оказывая друг другу большое внимание и предостерегая взаимно от всяких углов».

— Действительно! — засмеялся Бессонов. — Просто с натуры.

— «Рука в руку, не выпуская друг друга, они целые четверть часа взбирались на лестницу, наконец одолели ее и взошли».

— «Четверть часа…» — медленно повторил Ванин отец. Он уже не смеялся. — Да… Ведь это же крепостные еще, до Реформы… Что же мы, русские, так за полтораста лет и не поумнели?.. И дел других, кроме пьянки, у нас нет?..

И, потемнев лицом, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты.

А в комнате Вани раздался звонок. Звонили на его мобильный.

Глава 23-я, короткая. Папка с золотыми уголками

Звонил Фурсик.

— Понимаешь, Иван, тут такое дело. У меня сейчас в руках одна такая вещь… Ну, документ такой. Один знакомый бомж на помойке нашел.

— Знакомый?

— Ну, в общем, прабаба моя кормила его несколько раз, так он на меня глаз положил. Я вчера его в метро видел. Ну нет, я не говорил с ним ничего, видел просто. Сидит весь грязный, как обычно. А сегодня меня встречает во дворе утром — он ночами обычно по помойкам роется, много дворов за ночь обходит — протягивает папку такую кожаную, с золотыми уголками, новую совсем. И говорит: «Может, пригодится кому. Папка, смотри, какая красивая». И правда — папка красивая. Я открыл — а в ней листочек. Даже не листочек… Оторвано от листа, обрывок такой. Зацепился внутри за уголок, случайно, может… На компьютере напечатано.