Дела семейные
Шрифт:
Отец Наримана, известный как большой мастер писать письма в газеты, гневно осудил священника. Он писал, что для этого дастура, сбившегося с пути истинного, священная церемония инвеституры — вручения судры и кусти посвящаемому в парсы — имеет не большее значение, нежели повязывание обыкновеннейшего шнура, если судить по той лихости, с которой дастур проделывает ее с каждым и всяким. Что подобные ему ренегаты станут причиной погибели трехтысячелетней религии, что зороастрийство за всю свою славную историю выдержало множество ударов, но чего не смогли добиться арабские армии в 632 году
Хотя напыщенность отцовской риторики казалась Нариману смешной, смысл приводил его в отчаяние. А «Джамшидовачаша» завела специальную рубрику, где печатались материалы полемики. Каждое утро за завтраком отец раскрывал газету и, усевшись поудобней, наслаждался читательскими откликами «за» и «против», спровоцированными его письмом в редакцию. Его лицо сияло удовлетворением. Самые интересные места он зачитывал домочадцам вслух.
Отец неизменно находил способ соотнести полемику с Люси. Цитировал из газеты примеры, поясняющие, почему запретны браки с иноверцами. Выдержки из писем читателей выдавались за неопровержимые доводы в пользу запрещения связей между парсами и всеми прочими.
Нариман пробовал воспользоваться утренними дискуссиями. Уговаривал отца пригласить Люси на ланч или на чай, побеседовать с Люси, прежде чем выносить суждение о ней. Отец отказывался — было бы несправедливо, говорил он, подавать надежды бедной девушке. Иногда мать робко замечала, что нужно бы понять, что она за человек. На это отец отвечал, что она может быть прекрасным человеком, может быть любезной и очаровательной, как королева английская, но его сыну она не пара — она не зороастрийка. И точка.
До чего же наивно было с его стороны так долго надеяться, что отец изменит свою точку зрения или что пассивная позиция поможет избежать неприятностей, повысить их с Люси шансы. Он недооценивал запас отцовского упорства, меру его готовности жертвовать семейным счастьем сына во имя принципа.
И тут в газете появилось уничижительное письмо мистера Арджани, и утренним удовольствиям отца пришел неожиданный конец. Выступление соседа по дому выглядело как предательский удар из собственного лагеря. И хотя вначале отец хотел ограничиться одним-единственным письмом в газету и отойти в сторону, игнорируя ропот невежественной толпы, теперь он снова взялся за перо и произвел второй залп.
Он назвал мистера Арджани отличным примером ума, не отвечающего норме, размышления которого никчемны, поскольку не способны объять даже простейшие доктрины веры, уже не говоря о высшем смысле навджоте. Взгляды мистера Арджани, писал он, недостойны обсуждения.
Мистер Арджани с энтузиазмом ринулся в бой. Перепалка становилась все ядовитей, пока не завершилась тем письмом, которое и привело стороны в суд. В письме мистер Вакиль был назван
Воскресная компания отца пришла к выводу, что настал час подавать в суд на Арджани с иском о восстановлении чести и достоинства. Было решено дать Арджани шанс взять обратно свои слова и извиниться. Тот отказался. Его защиту финансировала группа парсов-реформистов, и, хотя дело он проиграл, реформисты остались довольны широкой оглаской, которую в результате получили их воззрения.
Отец созвал гостей отпраздновать победу. Воскресная компания презентовала ему страницу из «Джамшидовой чаши» — в рамке и под стеклом — с полным текстом извинений Арджани и его признанием своей ошибки.
«Они ведут себя так, будто в крикет выиграли», — думал Нариман, наблюдая ликование. Постановление суда они рассматривали как подтверждение своих взглядов, а не формальное исполнение закона об ответственности за распространение клеветы. Рассмотрение дела в суде вызывало у Наримана смешанные чувства: ему бы не хотелось, чтобы отец проиграл, и в то же время он надеялся, что публичное разбирательство этих фанатических взглядов все же покажет отцу их истинную ценность.
Но искупления не произошло. И теперь, десять лет спустя, когда его родителей уже нет в живых, он вынужден наблюдать, как Люси становится орудием нелепой мести в руках семейства Арджани. Сам Арджани хвастался изощренностью возмездия — нанял в прислуги девушку сына покойного Марзбана Вакиля! Разве это не прекрасно — каждый может следить за драматическими перипетиями отношений между профессором Вакилем и Люси. Вершится поэтическое правосудие, говорил он, намного превосходящее все судебные вердикты.
Если бы Арджани хоть задумался над происходящим! Если бы до него дошло, что покойный отец, с его фанатическими взглядами, первый согласился бы с заклятым врагом, что Люси больше подходит роль прислуги, чем его невестки.
Но Люси зачем это сделала? Он спросил Люси, не из-за денег ли она пошла в прислуги? Он готов помочь ей, нет нужды так унижать себя, он подыщет ей хорошую работу…
Люси с улыбкой покачала головой:
— Разве тебе непонятно, почему я здесь? Ты на третьем этаже, я на первом, и меня это утешает.
Он предупредил ее, что это ничего не даст — они с тем же успехом могли бы жить в разных городах, потому что он сдержит слово и больше не будет видеться с ней.
— Ты попусту растрачиваешь жизнь, ты надрываешься за гроши!
— Я даже не замечаю работу, — опять улыбнулась Люси, — а дети очень милые, все трое. Ты же знаешь, что я люблю детей. Помнишь, какие мы строили планы, Нари? Мы хотели иметь шестерых и даже имена им придумали…