Дельфийский оракул
Шрифт:
– Допилась, – сказал он. – Надо тетке ее сообщить. Хорошая женщина!
Анна Александровна явилась тотчас, запыхавшаяся, раскрасневшаяся и обеспокоенная. Она хлопала Лару по плечам, звала ее по имени, уговаривая «вернуться» и не дурить. И лишь врач, который появился как-то незаметно и вдруг, оттеснил тетушку, велев:
– Оставьте ее в покое. И выйдите отсюда!
Врач считал пульс, заглядывал Ларисе в глаза, мял ее живот толстыми пальцами и ничего больше не говорил, только качал головой.
– В больницу
Анна Александровна шумно выдохнула, как показалось Саломее – с облегчением.
– Жива, – пробормотала она, смахивая невидимую слезинку. – Она ведь поправится?
– Время покажет.
И Саломея внутренним чутьем поняла – не поправится. Уйдет Лара – сегодня или завтра, тихо, во сне, не причиняя больше беспокойства дорогой своей тетушке, которая хоть и волнуется, да неясно, отчего – оттого ли, что дорогая племянница умрет, или оттого, что она выживет?
Анна Александровна уехала на машине «Скорой». И Евдокия, которая до сего момента вела себя тихо, как мышка, произнесла:
– Отмучилась. – Она широко перекрестилась, и браслеты печальным звоном сопроводили этот совсем не театральный жест.
– Глупая девчонка… как она Анечку изводила! А та все терпела, терпела. Мы же с Анечкой давно знакомы. Мамина подруга. Тебе Лара, небось, успела гадостей наговорить? – Евдокия внезапно оказалась рядом, пожалуй, чересчур даже близко. И взяла Саломею под руку, да так крепко, что захочешь – не вырвешься. – Поганка малолетняя… У Анечки, кроме нее, никого и нет. Сестрица единственная, родилась с больным сердцем, вот все вокруг нее и плясали, избаловали вконец. И чем все закончилось?
– Не знаю.
Евдокия мягко, но настойчиво уводила Саломею прочь от комнатушки охранников. Они поднялись на второй этаж, и дама с трудом преодолевала ступеньку за ступенькой.
– Спилась, дурочка! И Лара в мать пошла. Сердечко больное, а голова пустая. Придумает себе обиды и с ними носится. Анечка только слезы лила. Она ж любила ее, как собственную дочь, прости, Господи! Сил не жалела, поднимала девку. И где благодарность?! Учиться Ларка не желала. Работу тоже найти не могла. Сюда ее Анечка пристроила, так и здесь не все ладно пошло.
Это Саломея и сама чуяла. Более того, происходящее в «Оракуле» все меньше нравилось ей. А Евдокия продолжала бормотать:
– Напридумывала глупостей… и пила, безбожно пила. При больном-то сердце! Вот и расплата. Все мы под Богом ходим. Все мы волю Его творим. Но каждый – по-своему. Так чего тебе Ларка наплела?
– Ничего.
– Врешь. – Пальцы Евдокии крепче сдавили ее предплечье. – Не бойся. Уже слышали! Небось сказала, что Анечка клиентов травит? Или порчу на них наводит? Или еще что?
Только то, что руки ее в крови. И кровь эта льется на камни, а Лара, мол, никого не убивала.
– Анечка дает людям чаи травяные,
– Конечно.
– А Лара всегда и на всех обижалась. Вот и придумывала глупости.
– Наверное.
Евдокия разжала пальцы и, повернувшись, погладила Саломею по щеке. Прикосновение это – легкое – было на редкость неприятным. Саломея с трудом удержалась, чтобы не отшатнуться.
– Тебя же Полечка привел, верно?
Полечка? Она, похоже, имеет в виду Аполлона, вот только говорит о нем с легким презрением.
– Значит, ты наша девочка… ну, скоро сама во всем разберешься. Вечером увидимся. Только не опаздывай, ладно? Ренатка этого страсть как не любит. Тебе Полечка не сказал, нет? Она – моя мама. А Пашка, козел старый, – братец. Так что, деточка, добро пожаловать в семью!
Аполлон – сволочь!
Нет, не так: Аполлон, сволочь этакая, мог бы и предупредить!
Он ведь говорил о своей жене и о том, что у нее взрослые дети, но Саломея не предполагала, что они настолько взрослые. И что работают они в «Оракуле». Предсказательница и колдун. Смешно!
Но отчего-то и страшновато.
Холодно. Запределье крадется по ее следу. Мягкие лапы сумрака обнимают, дыхание скользит по шее, оставляя красный след ожога. Берегись, Саломея! Беги, Саломея… Чем дальше, тем лучше. Спрячься! И забудь обо всем. Иначе будет плохо…
Почему?
Запределье не ответит. Оно подсовывает картинки, которые слишком быстро сменяют друг друга, и невозможно понять, что же происходит. Запах дыма пропитал все вокруг. И еще – аромат жареного мяса. И чего-то сладкого, мерзкого, отчего Саломею вот-вот вывернет. Но она вдыхает этот смрад. Так надо.
Жесткие листья благословенного лавра раздирают ей рот.
Кровь – соленая.
И напиток, который ее заставляют глотать, прижигает раны. Немеют губы и язык. Они больше не принадлежат Саломее…
Схлынуло. Отпустило. И Саломея дышит, избавляясь от предательской слабости в теле. Запределье подобралось ближе обычного.
– С тобой все хорошо? – Ее берут за плечи, куда-то ведут, усаживают и суют в руки глиняную плошку. – Пей!
Саломея пьет. Глоток за глотком. Теплая, выдохшаяся, но удивительно вкусная минералка. И дрожь прекращается.
– Накатило? Бывает. Если хочешь – приляг. Я кабинет прикрою, – рядом на коленях стоял Паоло. Под мышкой он зажал бараний череп, а в руках держал двухлитровую бутылку минеральной воды. – Пледиком прикрою. Это тебя Дуська довела? Не слушай ее, стерва она!