Дело Аляски Сандерс
Шрифт:
Все обвинение рухнуло за несколько дней: Салли Кэрри подтвердила, что Эрик действительно одолжил пуловер Уолтеру, принтер, на котором печатались письма с угрозами, на самом деле принадлежал Льюису Джейкобу, а сами послания были не адресованы Аляске, а исходили от нее.
Когда мы вышли из тюрьмы, Лорен хотела отметить счастливую развязку, которая намечалась в деле брата. “Приглашаю всех на обед”, – сказала она. Но Гэхаловуд отказался. Настроение у него было ниже плинтуса. Он страшно злился на себя за то, что провалил расследование в 1999 году. Чтобы его подбодрить, я предложил пообедать вдвоем в его любимом местечке – каком-то сарае на обочине, где подавали отпадные гамбургеры, которые полагалось жевать на свежем воздухе, за деревянными столами для пикника. Но Гэхаловуд снова отказался: “Спасибо, писатель, но мне надо повидаться с Хелен”. Я пошел с ним на кладбище. Он присел на корточки у надгробного камня и положил на него руку. Немного помолчал, собираясь с духом, потом объявил:
–
– Лэнсдейн не даст вам уволиться, – ответил я. – И потом, вы не можете так поступить. Вы офигенный коп!
– Я не с вами разговариваю, писатель, а с Хелен! Из-за меня человек одиннадцать лет отсидел.
– Благодаря вам судебная ошибка будет исправлена, – заметил я. – Без вас Эрик Донован так бы и закончил свои дни в тюрьме.
– Что вы ко мне прицепились, писатель? Шли бы вы прогуляться!
Я не отставал:
– Вы здесь ни при чем, сержант. Эрик Донован оказался в тюрьме из-за Вэнса, который силой вырвал признательные показания у Уолтера Кэрри. И из-за Казински, который преступно молчал и позволил ему это сделать. Эти два труса предпочли уйти из жизни, лишь бы не брать на себя ответственность!
Гэхаловуд вдруг как-то странно уставился на меня:
– Твою ж мать, писатель…
– Что с вами?
– Черт, это же яснее ясного!
Я понял, что на него сошло озарение:
– Чтоб вас, сержант, что такое?
– В девяносто девятом году, когда расследование закрыли, Казински попал под машину и остался парализованным. На тот момент Казински был единственным живым человеком, кто знал, что признания Уолтера вырваны насильно. Так?
– Так, – отозвался я.
– Не так! – поправил меня Гэхаловуд. – Кто-то еще знал, что Уолтер не убивал Аляску. Сам убийца! Убийца совершил идеальное преступление: полиция считает, что преступник у нее в руках. Уолтер Кэрри мертв. Вэнс тоже. Эрик Донован, сломленный системой, вынужден признать вину, чтобы избежать смертной казни. Но есть еще один человек, знающий, что вина Уолтера сфабрикована, – Казински. Он – та песчинка, которая может застопорить шестеренки идеального преступления. Значит, надо его устранить. Убийца Аляски пытался убить Казински, задавить его! Это не был несчастный случай! Как же мы раньше не догадались?
У входа в тюрьму штата толпились журналисты. Дверь открылась, появилась сияющая Патрисия Уайдсмит. Она обернулась и что-то сказала человеку за спиной. Как будто подбадривала робкого ребенка. И вот Эрик Донован показался в дверях и сделал первые шаги к свободе.
Глава 29
Освобождение
Конкорд, штат Нью-Гэмпшир
Пятница, 21 июля 2010 года
На него немедленно развернулись все камеры и микрофоны, пулеметная очередь вопросов слилась в неразборчивый гул. Эрик поначалу испугался столь бурной встречи, отшатнулся, но потом увидел Лорен с родителями и бросился к ним в объятия. Подарив журналистам фото и видео их встречи, которые наверняка потрясут общественное мнение, Патрисия Уайдсмит взяла слово. Рядом с ней стояли Эрик и все семейство Донованов.
– Сегодня одна семья наконец воссоединилась. После одиннадцати лет борьбы, душевной боли, страданий Эрик Донован на свободе и может вернуться домой. Но, хотя Эрик отныне – свободный человек, он оставляет в этой мрачной тюрьме навеки замурованными одиннадцать лет своей жизни. У невиновного человека украдены одиннадцать лет. Одиннадцать лет кошмара, притеснений, каждодневного насилия. Одиннадцать лет ада. Эрику Доновану было двадцать девять, перед ним была вся жизнь, но его перемолола наша больная судебная система, которая направо и налево выносит приговоры на основании провальных расследований и поспешных судебных разбирательств. С момента ареста Эрик подвергался запредельному давлению – и со стороны полиции, и со стороны прокуратуры, которая вынудила его признать вину, пообещав смертный приговор, если он осмелится настаивать на своей невиновности. Перед Эриком стояла дилемма: умереть или провести в заточении всю жизнь. И вот мы видим, как якобы неопровержимые доказательства рушатся одно за другим. Возьмем, к примеру, пуловер, принадлежащий Эрику и найденный поблизости от места преступления испачканным в крови жертвы: запоздалое свидетельство наконец подтверждает, что Эрик, как он и говорил с самого начала, одолжил его другу. Или его принтер: следствие утверждало, что именно на нем печатались письма с угрозами, ибо дефект печати делал его якобы единственным в своем роде, а несколько дней назад выяснилось, что он был частью бракованной партии из двухсот штук. В 1999 году полиция истолковала доказательства превратно: ей нужен был преступник, и она его сфабриковала. Если мой рассказ вас шокирует, знайте: к несчастью, случай Эрика Донована – не исключение; по всей стране множество невинных узников ожидают казни в коридорах смерти. Сколько еще дел Эрика Донована понадобится, что власти наконец прозрели? В то время как уже десятки лет в мире ширится общественное движение, добившееся во многих странах отмены смертной
Обращаясь к средствам массовой информации, Патрисия выступала в роли адвоката. Но Эрик Донован еще не был официально оправдан. Прокуратура сочла факты достаточно убедительными, чтобы выпустить его на свободу, однако еще не высказалась относительно пересмотра дела. Это будет зависеть от окончательных результатов расследования.
В те же минуты всего в нескольких километрах от тюрьмы проходила другая пресс-конференция – в главном управлении полиции штата. Шеф Лэнсдейн, стоя на подмостках, сообщал сидящим в партере журналистам о ходе следствия по делу Аляски Сандерс. Он, в частности, упомянул, что показания Уолтера Кэрри были получены под давлением полицейского, который затем застрелился. Лэнсдейн заверил, что на это дело будет пролит свет, а преступник-полицейский, если факты получат должное подтверждение, не избежит посмертного разжалования и лишения наград. Лэнсдейн тоже не выходил из роли: он продвигал идею беспристрастной полиции, которая стоит выше любых подозрений и без колебаний чистит свои ряды. В заключение Лэнсдейн приветствовал тесное сотрудничество с полицией Маунт-Плезант и пригласил шефа Митчелла, также находившегося в зале по такому случаю, подняться к нему на сцену; последовал тщательно продуманный эпизод взаимных поздравлений. Мы с Гэхаловудом сидели в глубине зала. Одним ухом слушали Лэнсдейна, а во втором у каждого из нас был наушник от моего мобильника, через который мы следили за пресс-конференцией Патрисии Уайдсмит – ее транслировал местный канал.
Патрисия Уайдсмит повествовала об упущениях правосудия, Лэнсдейн же восхвалял сотрудничество полиции всей страны во имя торжества Добра. Истина, по-видимому, лежала где-то посередине. Накануне мы с Гэхаловудом повидали Салли и Джорджа Кэрри, потом Робби и Донну Сандерсов: сообщили им о сложившейся ситуации и лично рассказали о том, что официально станет известно только сегодня. Робби Сандерс сказал: “Не знаю, что тяжелее для нас – снова погружаться в гибель нашей дочери или подозревать, что мы так и не узнаем, что же произошло”. Джордж Кэрри, со своей стороны, обронил: “Значит, нашего сына заставили признаться в преступлении, которого он не совершал, а потом его убила полиция…” Все они требовали ответов. Мы обещали, что они их получат. Гэхаловуд произнес загадочную фразу, которую я тогда не понял: “Правосудие свершится”. Когда мы ушли от Сандерсов и Кэрри, меня мучил вопрос: как люди преодолевают подобные испытания? Как можно поправить жизнь? Я много думал о своих кузенах, Вуди и Гиллеле, о том, что с ними случилось, и пришел к мысли, что жизнь нельзя по-настоящему поправить, можно лишь перестроить ее заново и придать ей смысл.
По окончании пресс-конференции мы столкнулись у спуска с эстрады с шефом Митчеллом.
– Спасибо, – сказал он.
– За что спасибо? – спросил Гэхаловуд. – За то, что вас показали по телевизору?
Шеф Митчелл предпочел сменить тему:
– Лорен не с вами?
– Нет, она с братом. Знаете, она устрашающий полицейский.
– Знаю, сам ее на службу брал. Не знаю, в курсе ли вы, сержант, но я через несколько месяцев выхожу в отставку. Предложу Лорен на свое место.
– Ваш зам вряд ли будет сильно доволен, – заметил Гэхаловуд.
– Понимаю, потому вам и говорю. Если бы вы с шефом Лэнсдейном направили мне письмо с похвалами в адрес Лорен, я бы его приложил к делу. Она пока не в курсе.
Гэхаловуд кивнул, и мы отошли.
– Шеф Митчелл не такой дурак, как кажется, – сказал я.
Гэхаловуд не отреагировал, и я понял, что он думает о чем-то своем:
– Что стряслось, сержант?
– Да я по поводу Эрика. Это ведь я его допрашивал после ареста. Очень хочется думать, что для него это был мучительный момент, сюда же добавилась тюремная тоска, которая кого угодно заставит признаться в чем угодно, чтобы пробудить у следователей милосердие и симпатию. Видали мы такое. Только ведь Эрик ни в чем не признался, он просто замкнулся в молчании. Сперва кричал, что невиновен, и чем больше находилось против него улик, тем упорнее он молчал.
– Вам не в чем себя упрекнуть, сержант.
– Ни в чем я себя не упрекаю, наоборот. Я имею в виду, что не надо мне было допрашивать Эрика. Я был вымотан. Меня одолевали самые разные чувства. Я во второй раз стал отцом, мой напарник был убит – по крайней мере, я так думал. К тому же Лэнсдейн хотел отослать меня домой, а я отказался. Надо было кому-нибудь передать допрос. Я был не в состоянии допрашивать Эрика. Я, конечно, был в бешенстве и отчаянии, но я сильно на него не давил, отнюдь нет. Так почему же он замолчал? Что-то не сходится. Когда прокуратура решила взять его под стражу, я, помню, страшно боялся, что придется выступать свидетелем на процессе. Защита за пять минут разделала бы меня под орех, доказала бы, что мне ни в коем случае нельзя было после всего пережитого находиться в зале для допросов. Но в итоге этот момент так и не настал, Эрик признал вину. Почему он в итоге признал вину?