Дело Аляски Сандерс
Шрифт:
– Как вы узнали, что я в Маунт-Плезант?
– Книжный магазин разослал анонс вашей автограф-сессии. Да и про вас опять все говорят, Маркус. Дело Аляски Сандерс, новое расследование, за которым с живейшим интересом следит вся Америка. Это ваша следующая книга?
– Не знаю. Вы по-прежнему живете в Нью-Гэмпшире? Такое впечатление, что вы испарились. Я вас повсюду искал, но напрасно. Полтора года все думаю, что же с вами сталось…
– Призрак. Это лучшее, что могло со мной случиться. Наконец-то я избавился от славы, с которой не знал, что делать. Я свободный человек,
– Вы поэтому исчезли?
– Какая разница почему. Скажем так, мне надо было отойти подальше. Так было лучше для всех.
– А теперь что? Внезапная потребность проявиться снова, с этими вашими гипсовыми чайками и загадочными посланиями?
– В посланиях ничего загадочного не было. Я вам писал, чтобы вы ни в коем случае не ходили преподавать в Берроуз. Это была бы большая ошибка. Вам там не место.
– Почему же? – Я был задет за живое. – Я недостаточно хорош, чтобы преподавать в Берроузе?
– Наоборот, вы гораздо выше этого. У меня было ощущение – судя по всему, верное, – что вы не поняли, что я пытаюсь вам сказать, мне захотелось поговорить с вами лично, отсюда эта встреча.
– Что же вы мне пытались сказать, Гарри?
– Что вам пора стать до конца самим собой. Вы Маркус Гольдман, чудесный человек, упорный, одаренный. Вот увидите, вы станете одним из величайших писателей, каких знавала Америка. И когда я узнал, что вам взбрело в голову отправиться в Берроуз…
– А откуда вы узнали? – перебил его я.
– Представьте себе, у меня после увольнения не отключили университетскую электронную почту, – усмехнулся он, – и я, помимо чудовищной рекламы, до сих пор получаю факультетскую рассылку. Вот и обнаружил с ужасом письмо Дастина Пергола такого примерно содержания: “Счастлив сообщить, что к нам в должности доцента присоединяется писатель Маркус Гольдман. Он прочтет курс писательского мастерства. Маркус Гольдман займет кабинет С-223, прошу любить и жаловать”. С-223 – это ведь мой кабинет, верно?
– Да.
– Вот это меня и беспокоило. По-моему, Маркус, вы любой ценой хотите вернуться в прошлое. То эта дурацкая резиденция для писателей в Авроре, то теперь мой кабинет в Берроузе. Вам пора заявить о себе как о самостоятельном писателе. И первым делом перестать идти по моим стопам… Не забывайте, кто я, Маркус. Не забывайте, что я сделал.
– Вот именно, я не забываю, что вы для меня сделали.
– Вы знаете, о чем я, Маркус.
– Неважно, вы мой друг, несмотря ни на что.
– Хотел бы я им быть. Но мы не сможем сойтись по-настоящему, пока вы не прекратите меня идеализировать и не согласитесь с тем, что я просто друг и ничего больше. Пока не откажетесь наконец от идиотского образа ментора, который вы на меня навесили. Кабинет в Берроузе! Пф-ф! Это же просто смешно! Ваша судьба – держаться подальше от Берроуза, вести расследования, заставлять толпы людей мечтать, питать энтузиазм, который вы внушаете.
– Не уверен, что мне хочется такой славы, Гарри. Думаю, меня тянет к нормальной, более спокойной жизни.
– Это невозможно, Маркус. Это сильнее вас! В вас горит огонь, и вам с ним ничего не поделать!
Опустилась ночь.
– Пора. Мне еще ехать и ехать.
– Но мы встретимся? – спросил я.
– Конечно, что за вопрос!
– Не забудьте, вы полтора года не подавали признаков жизни.
– Это не дольше, чем длилось ваше молчание после первого успеха. Помните эти времена? Когда вам захотелось приехать, я был на месте. Не морочьте себе голову, Маркус, мы встретимся, когда вы будете готовы.
– Я готов, – заверил я.
– Нет, не готовы. Пока вы не примете себя таким, какой вы есть, вы не готовы.
– А какой я есть?
– Большой писатель.
– Вы тоже…
– Да черт бы вас подрал, Маркус, что вы заладили! – воскликнул Гарри. – Вы победили, вы меня превзошли! Ваше имя, ваша слава, ваш успех превзошли все, что я мог бы сделать. Какого рожна вы так усердно нахлобучиваете на меня корону?
– Для меня это никогда не было соревнованием, Гарри!
– А для меня было! Я с первого дня соревновался с вами! А вы так и не заметили!
Я не понимал, то ли он меня испытывает, то ли говорит правду.
– Ну, спросите же меня, – сказал он.
– Что спросить?
– Почему я исчез. Почему в тот декабрьский день 2008 года, выйдя из вашего дома, я поклялся себе никогда больше с вами не встречаться. Хотите знать почему? Потому что весь тот год, когда вы никак не могли написать новую книжку, какая-то часть меня радовалась вашим неудачам. С той самой минуты, когда вы явились ко мне в феврале, я надеялся, что вы погорите, Маркус! Провалитесь самым жалким образом! Сожжете себе крылья! А знаете почему? Чтобы снова вас обрести! Ваш успех отдалил нас друг от друга. Мы были так близки, а потом – бац! – успех, и нет больше Маркуса!
– Простите, я…
– Да вы же ни в чем не виноваты, черт возьми! Неужели вы не понимаете, что я пытаюсь вам сказать? Вы не можете извиняться за свой успех! Он в вас заложен! Нельзя упрекать гусеницу за то, что она стала бабочкой. Такая у вас судьба. В книге жизни так записано. И вот еще что: я всегда это знал. Ничто из этого не стало для меня неожиданностью. А потом, в начале две тысячи восьмого, я встречаю вас снова, вы нервничаете, вам грозит опасность, вас гложут сомнения. Вы мучаетесь, вы не способны писать, а Барнаски вам внушает, что вы просто паяц. Вы имеете право знать правду: мне нравилось видеть вас уязвимым, потому что я завидовал вашему успеху. ЗАВИДОВАЛ! Понимаете? Мне хотелось, чтобы ваш успех на том и кончился, чтобы он иссяк. Потому что из-за вашей славы я оказывался лицом к лицу с собственными провалами, с собственными демонами. И когда вы ко мне приехали, чтобы писать, а я все спрашивал, продвигается ли ваша книга, я радовался, что дело плохо. И каждый раз, когда я предлагал вам куда-нибудь сходить или чем-то заняться, когда уводил вас на улицу, подальше от дома, подальше от работы – на пробежку, пройтись по пляжу, покататься на лыжах и все такое, – я на самом деле старался отвратить вас от работы. Я ставил палки в колеса вашей карьере. Я хотел, чтобы вы не добились успеха.