Дело Арбогаста
Шрифт:
63
Профессор Маул распорядился, как и каждое утро перед тем, подать себе кофе в номер, после чего покинул гостиницу. Ранним воскресным часом вокзал был совершенно безлюден; профессор не сомневался в том, что не встретит здесь никого, кроме дежурного, который, не произнеся ни слова, прокомпостирует ему билет. Так произошло, но уже потом, на платформе, посыпанной мелким снежком, ему повстречался преподобный Каргес. Священник вышел из-за столба, за которым он укрывался от ветра, и, как нарочно, столкнулся нос к носу со старым профессором. Маул видел Каргеса и в зале суда, а сейчас тот ему кивнул. И Маул с радостью двинулся ему навстречу.
— Вы тоже сегодня уезжаете, господин профессор?
Слегка
— Правильно, — продолжил священник, — шансов все равно никаких.
— Вы как в воду глядите, — согласился профессор.
Священник глядел на него с ухмылкой.
— Значит, нам по дороге, — сказал он. — Вы даже не представляете себе, господин профессор, как высоко ценю я вашу работу. И у меня к вам столько вопросов!
64
Арбогаст повесил висячий замок и осторожно запер дверь гаража. Красные номера, которые он приобрел пару дней назад, чтобы иметь право ездить на “изабелле”, были у него под мышкой. Сейчас. Когда идет снег, машине место в сарае. Грязными сугробами скопился снег на обочине пешеходной дорожки. Небо весь день висело над городом чрезвычайно низко, дым из печей не рассеивался, да и на улицах лежала тяжелая свинцовая пыль. Всю эту неделю журналисты приставали к нему с вопросами, чем он собирается теперь заниматься, в смысле выбора профессии, и каждый раз за него отвечал Ансгар Клейн, да и говорил адвокат одно и то же: трудоустройство Арбогасту гарантировано. А сестре ему пришлось пообещать продать весной машину. Раз он не работает, то и машину не может себе позволить. Ганс Арбогаст на мгновение задержался под неоновой рекламой “Кодака” и осмотрел товар, выставленный в витрине, — фотоаппараты, альбомы, свадебные фотографии, фотопортреты и большой зимний пейзаж на фоне гор Шварцвальда. Раздумывая над тем, где конкретно сделан этот снимок, он открыл дверь, и тут же вовсю загремел колокольчик. В углу — дровяная печь, отводы от которой идут к самой витрине. Он услышал, как снаружи подъехал и остановился мопед. Потом по лестнице, с черного хода раздались шаги, потом открылась внутренняя дверь по другую сторону прилавка и в магазин вошла Гезина.
— Я не слишком рано?
Гезина замотала головой.
— Нет-нет, ни в коем случае, Я как раз наверху уборку затеяла.
— Мне хочется еще раз поблагодарить вас за то, что вы согласились показать мне снимки Марии. Это и впрямь значит для меня очень много.
— Да, конечно. — Гезина на минуту задумалась. — Мне кажется, я понимаю, что вы имеете в виду. Идемте же!
Она подошла к тяжелой портьере, отделяющей лабораторию от магазина, и распахнула ее. Папку фотобумаги она приготовила заранее — на столике возле проявителя, — оставалось разыскать негативы. Арбогаст, который еще ни разу в жизни не был в фотолаборатории, с интересом осматривался. Гезина накинула белый халат. Но не приборы, не ванночки, не полки с фотоматериалами приковали в конце концов его внимание, а маска, висящая над ванночкой с закрепителем. Это была старая шварцвальдская маска из раскрашенного и отполированного дерева — такие он видывал в детстве во время праздничных шествий. Женское лицо с высоченным лбом под черным париком, в который вплетены алые ленточки, смачно намалеванные черные брови, красивой формы нос. Глазные прорези пусты, уста посмеиваются невесть над чем.
— Похожа на ангела, — заметил Арбогаст.
Гезина удивленно посмотрела на него, потом на маску.
— Моя-то масочка? — Она рассмеялась. — Когда целый день проторчишь здесь, тоже порой хочется не видеть ничего, кроме пустоты.
Арбогаст, кивнув, склонился над маской. Ее деревянная кожа отливала воском, краска кое-где облупилась. Щеки были напудрены розовой пудрой, глаза подведены красным, и каждый походил на полумесяц или
— Я подобрала все негативы.
В лаборатории стало совершенно темно и Арбогаст все это время простоял в неподвижности, но вот сквозь тьму начал мало-помалу просачиваться красный свет, проступили постепенно контуры стола и полок. Гезина, белый халат которой теперь тоже был виден, возилась с проявителем.
— Я еще никогда никому не показывала всех фотографий. Знаете ли, ваши слова в суде меня очень тронули. Я вам так сочувствую. А еще у меня такое чувство, словно я сама там была. — И еле слышно она добавила. — А тогда я снимала, снимала и не могла насниматься.
Вспыхнул квадрат света. Гезина навела проектор на резкость и отошла в сторонку. Арбогаст с жадностью рассматривал увеличенную проекцию негативов. Лицо Марии было черным-черно в белых ветвях кустарника, словно его иссушило и вычернило само время. Не намного отчетливей темного силуэта, и все же он различал ее призрачные черты. Гезина, которой наконец-то довелось разделить с кем-нибудь еще гнетущее впечатление от этих снимков, молча вкладывала в рамку увеличителя один негатив за другим. Склон у дороги, практически обрыв. Лесник, жестом показывающий скопление кустов, где он нашел Марию. Полицейские. Мария, словно бы спящая в малиннике. Арбогаст заезжал туда вчера — и ничто сейчас там о ней не напоминает. И нет снимка (разве что — у него в мозгу), запечатлевшего мгновенье, когда он вытаскивает ее тело из машины, обнимая ее тем самым в последний раз, а затем медленно пускает вниз по темной траве. Все эти годы в камере он и подумать не мог, что, выйдя на свободу, пойдет по ее следу. Прикосновение к ее едва остывшей и все же уже ледяной коже. Голос у самого его уха. “Если уж поймал меня, держи, не отпускай”. И вот она на носилках. Мария полностью обнаженная.
Арбогаст посмотрел на Гезину, показывающую ему один снимок за другим. Гезина ненадолго отступала при этом во тьму и тут же возвращалась на свет, и этот свет был светом Марии. Она уже почувствовала его дыхание у себя на затылке. Сперва едва ощутимое, потом все ближе и ближе, и вот уже она услыхала, как он дышит. И в то же самое мгновенье из магазина донесся трезвон колокольчика, и она с раздражением опознала голос, взывающий к ней от входа.
— Гезина, где ты, — вскричал Пауль Мор.
65
В зал суда в понедельник утром набилось столько народу, что дальнейший допуск публики пришлось прекратить. Когда, примерно в девять, судейские чиновники решили запереть дверь, им пришлось сначала оттеснить людей, скопившихся на лестнице, в вестибюле и даже у входа в здание. “Удочки” микрофонов, лампы-вспышки, кино- и телекамеры над головами людей качнулись в сторонку, когда половинки дверей наконец удалось свести. Арбогаст сидел, переплетя пальцы обеих рук, под пристальным и критическим взглядом Ансгара Клейна. В конце концов двери в глубине зала, за судейским столом, открылись; все поднялись на ноги, приветствуя судей и присяжных. Земельный советник юстиции Хорст Линднер кивнул публике и разложил бумаги.
— Именем народа оглашаю приговор. Обвиняемый оправдывается. Соответствующий приговор грангатского суда присяжных от 17 января 1955 года тем самым отменяется. Поражение в гражданских правах также отменяется. По поводу возмещения ущерба за ошибочное содержание под стражей в предварительном заключении и во исполнение отмененного приговора в каторжной тюрьме будет принято отдельное решение. Все могут сесть.
Линднер сделал паузу, дожидаясь, пока в зале не наступит тишина.
— Суд присяжных придерживается мнения о том, что впредь не существует никакого обоснованного подозрения относительно того, что Ганс Арбогаст мог убить Марию Гурт умышленно или непредумышленно или предпринять в отношении нее какие бы то ни было насильственные действия.