Дело Бутиных
Шрифт:
— Иван Степаныч, вы бы поостыли маленько. Положительно не узнаю вас. Чем плох этот план? Да ведь учреждение администрации — благое дело. Не каждый капиталист идет на это, чтоб под чужое око все свое хозяйство выставить. Значит, уверен. А купцам чего бояться? У администрации полное обозрение хозяйства: где идет, где ползет, где густо, где пусто. И ваши деньги и мои получат твердую гарантию. Не горит же у нас земля под ногами. Не иркутский пожар!
— Кирила Григорьич! Богом молю, послушайте! — в голосе у Хаминова даже просительно-плачущие нотки. — Ежли б Бутин в администрацию себя не совал! Он же так метит, чтоб все конторы,
Администрация ему как накидка от грозы! Сколь мудрости у вас, Кирила Григорьич, а ныне словно очи маревом занавесило!
Хаминов сам испугался своей смелости. Лучше б молодой стряпчий Стрекаловский речь держал. Юрист, книжник, слова бы ученые и доказательные привлек бы. А он сидит себе, будто его не касается, не его полета тысячи пропадают.
А Марьин меж тем чуть подраспахнул кафтан, отстегнул пуговку русской рубахи, но ни лицо его, ни голос не выражали обиды или досады на слова Хаминова.
— А какой прок отстранять господина Бутина от дела? Распорядитель в курсе всего хода работ на заводах, приисках, в конторах. Кто лучше его людей знает во всем хозяйстве? Тюху аль неуча на его место поставить, умника бездушного, так налаженное дело живо вкривь пойдет. Я Бутина знаю: он на своих приисках каждый шурф облазил, на заводах каждую гайку прощупал, каждого своего работника в лицо знает. При Бутине мы свои денежки беспременно воротим, а без него и долгов не получим и большое хозяйство порушим! Пусть администрация, пусть пригляд, пусть надзор строгий, а распорядитель тот же. Разумно и справедливо!
Хаминов в полном отчаянии взглянул на Стрекаловского: «Ну ж, Ванечка, за тобой слово, выручай!»
— Позвольте мне, Кирилл Григорьевич, — начал тот тихим, доверительным голосом. — Мое мнение не может равняться ни с вашим почтенным, ни с добрыми побуждениями Ивана Степановича. Помимо того я обязан учитывать интересы и той и другой стороны. По рекомендации господина Хаминова я перешел от него на службу к господину Бутину, что вызывает затруднительность для меня, двойственность чувств и действий в поисках истины...
— Да вы не ерзайте и не извивайтесь, молодой человек, вы же не на экзамене в университете и не в суде выступаете... — сказал добродушно, а глаза сверкнули. — Давайте напрямки — что вы двумя путями выяснили. Мнение-то у вас есть аль коза съела?!
Заметив на бородато-бровастом лице усталое нетерпение, Стрекаловский быстро произнес:
— Перехожу к сути. При всем моем преклонении перед моим патроном...
— Прежним или нынешним? — тихонько вставил Марьин.
— ...перед деятельностью Михаила Дмитриевича Бутина, принесшего огромную пользу краю во всех сферах экономики и просвещения, надо при всем том признать с очевидностью: фирма Бутиных терпит банкротство. Банкротство, можно сказать, классического типа, весьма банального для нашей современной экономической жизни.
Стрекаловский прочитал несомненный интерес и оживление в глазах Марьина и продолжал, впрочем также тихо и мягко, лишь в редких случаях чуть возвышая голос. Точно бы лекцию читал.
— Банкротство, с юридичесокой точки зрения, бывает непреднамеренным и бывает преднамеренным. В первом случае уголовное наказание или не следует, или бывает ничтожным, во втором случае — весьма тяжким. По германскому конкурсному уставу, например, злостное банкротство наказуется
— А в нецивилизованных как? У нас на Руси необразованной?
— У нас за злостное банкротство весьма суровое наказание, вплоть до высылки в Сибирь!
Марьин широко распахнул кафтан, откинулся на спинку стула и залился здоровым и крепким стариковским хохотом. Глядя на него, засмеялся и Хаминов. Подумав и сообразив смысл им сказанного, их поддержал Стрекаловский.
— Ну и отлично, — утирая рукавом кафтана глаза, молвил про-смеявшийся Марьин. — Тогда я за Бутина спокоен. Он уже как бы сослан и на месте. Спасибо, сударь мой, в цирке Сурте так не смеялся! А вот остальное, сказанное вами, вовсе не смешно, — сказал Марьин после короткого молчания. — Мы ведь тоже кое-что смыслим в законах, милейший Иван Симонович. Согласно русскому законодательству, злонамеренный банкрут тот, кто утаил несостоятельность, аль, как открыли банкрутство, пустил в продажу имущество, аль заховал торговые книги, аль подмарал их! Вы ведете его книги — есть там подчистки хоть самые малые? То-то же! Бутин сам объявился, сам к вам пришел: так и так, вот я в каком положении. А вы смирительную рубашку по-немецки, на каторгу по-французски, чести лишать по-английски! Тьфу!
— Кто ж, Кирилл Григорьевич, собирается Бутина казнить! — отвечал Стрекаловский, все ж задетый за живое. — А вот желание создать добровольную администрацию под своим началом, — это и есть попытка скрыть банкротство, это и есть злонамеренность!
— Боже ты мой, — повел седой бородой Марьин, ему стало жарко. Лоб и щеки блестели от пота. — Вы образованный юрист, в университете обучались, не знаете того, что по русским законам несостоятельность лишь тогда банкрутство, когда она по вине должника! А ежли из-за непредвиденных обстоятельств, то не банкрут! Может предвидеть хоть наимудрейший коммерсант засуху, пожар, наводнение, бурю, извержение вулканов! Ей-богу, от вашего отношения к Бутину, господа, несет явным пристрастием, если не бесчестностью.
— Печально от вас, Кирила Григорьевич, слушать столь тяжкое обвинение, — покачал круглой головой Хаминов. — Я взываю лишь к вашей коммерческой мудрости: в состоянии ли многоуважаемый господин Бутин, тратя средства, получаемые от приисков, заводов, торговли на повседневные расходы, — способен ли он выплатить кредиторам пять миллионов долга?
Марьин неожиданным и быстрым движением длинного пальца подманил к себе обоих гостей, точно собираясь сказать нечто весьма секретное.
Оба вместе со стульями придвинулись к старику.
— Чего я, господа, хочу вам напоследок выразить: буде со мной беда, буде я в крушение попаду, так вы меня в четыре, аль в десять рук станете к яме подвигать? Годы да годы вместе трудиться в одном деле, и руки в несчастье не протянуть!
Хаминов вдруг сморщил круглые щеки и, прихмыкивая, ткнулся в желто-бурый квадратный фуляр.
— Да как вы можете, Кирила Григорьич?! Всем известно, что Марьин в честной конкуренции добился капитала. Кто бы посмел на вас замахнуться? Да все купечество восстало бы против таковых!