Дело Бутиных
Шрифт:
— Ко мне никого, сами управляйтесь. Слышь, Никита?
— Слышим, Кирила Григорьевич, — отвечал негромкий голос приказчика. — Будьте покойны!
Плотно прикрыв дверь, Марьин вернулся к конторке, стал против угла, где мерцали серебряными окладами три иконы — посреди Богородица, обочь Николай-угодник и Георгий Победоносец, трижды, осеняя себя крестным знамением, поклонился святым и лишь тогда указал гостям на обитые коричневым штофом стулья слева от своего рабочего места. Вместе с конторкой они образовывали скромный закуток для уединенной беседы.
Марьин был человек набожный, истовый ревнитель старины. В дому и стены, и вещи, и
Вот таков был Марьин, поглядывавший ясными и кроткими глазами на нежданных гостей и вежливым молчанием своим требовавший, чтобы они собрались с мыслями.
— А теперь с Богом, — сказал Марьин. Он откинулся на мягкую спинку стула и покойно сложил руки у поясного крючка долгополого кафтана. — Что за неотложность, господа?
— Существо в том, Кирила Григорьич, что был у меня не так давно с визитом известный вам нерчинский купец первой гильдии, коммерции советник господин Бутин и доложил о кризисе ихнего Торгового дома и Золотопромышленного товарищества.
— Что ж вы так сурово и со всеми титулами, Иван Степаныч: «известный господин», «первой гильдии», «коммерции советник»? Чай не первый день с ним знакомы, и вы и я в миллионных делах с ним участие принимали... Небось не раз угощали-потчевали?
— Помилуйте, Кирила Григорьевич, не вы ли говаривали: отношения отношениями, дело есть дело...
— Дак вы до него еще не дошли, до дела-то, Иван Степаныч. Новость, что вы мне сообщаете, коммерческому миру небезызвестна.
— Кирила Григорьевич, да ведь у них пятимиллионный кредит в пассиве. Пять! Пять! Им до второго пришествия не рассчитаться! Форменное банкротство!
— Трижды пять — это уже пятнадцать! Укротитесь, Иван Степаныч! — Марьин покачал густоволосой седой головой. — Пять! Кто сказал?
— Сам! Богом клянусь. Вот — свидетель. Господин Стрекаловский подтвердите: сам сказал, самолично господин Бутин! Пять!
Стрекаловский одернул пиджак, поправил пластроновый галстук, красивое, холеное лицо передернула двусмысленная гримаса.
Однако же проницательные глаза старика, вперившиеся в него, требовали не ухмылки, но словесного ответа.
— Именно эта сумма, высокоуважаемый Кирилл Григорьевич, именно она названа господином Бутиным в моем присутствии, и не округленно, а несколько превыше пяти!
— Значит, пришел к своему давнему компаньону, признался в тяжелом состоянии фирмы, назвал сумму невыплаченного кредита
— Ну нет, — с торжеством вскричал Хаминов, — пришлось господину Бутину все свои карты раскрыть: томичи требуют срочного возврата долга, грозят исковым судом, московские кредиторы тоже поднялись: кноповская компания, да господин Губкин, да серпуховский фабрикант Коншин...
— И об этом прослышал, — прервал его перечисление Марьин. — Томская моя контора не задерживается с сообщениями. Да, крепко прижало Михаила Дмитриевича, — произнес он не без сочувствия. — Все беды разом: прииск весь прошлый год без намыва, склады иркутским огнем спалило, доставленные из-за моря товары амурской водой подмочило. Кругом убытки! Да ведь Бог милостив, — он осенил широкую грудь медленным благостным крестом. — Не каждый же год бедствия такие! — Прищурив глаза так, что лишь острый карий зрачок виден, он точно бы про себя сказал: — Переживет, дай бог, Бутин сие, состояние позволяет.
— Какое там, Кирила Григорьевич! Нипочем не устоит! — едва скрывая злорадство, вскричал Хаминов. — Ежли весь должок сразу вытянем, то крышка! Останется ему от восьми миллионов один-другой. Был Бутин да сплыл!
— Не понимаю вашего восторга, Иван Степаныч, — медленно заговорил Марьин. — Как же так, вы все последние годы с фирмой в партнерах. С одной торговли обоюдной немалый барыш имели. И домами близки. То вы в бутинском дворце гостите, то они у вас на Тихвинской! А вы с таким пылом Бутина из фигуры да в пешки! Не по-христиански получается, Иван Степаныч, не по-божески...
— Не по-божески? Кирила Григорьевич, сколь лет мы с вами чай из Кяхты возили, вы хоть раз меня попрекнули? А как мне быть, ежели мои кровные семьсот тыщ на погибель брошены! Это будет по-христиански, ежли Бутин меня разорит!
Он так возвысил голос, что Марьин, разжав руки, погрозил тонким прямым пальцем в сторону магазинной двери: известно, что самые лучшие и преданные приказчики не прочь подслушать, что там творится у хозяев.
— Так ведь и мои деньги вложены в бутинские предприятия, — невозмутимо ответил Марьин. — Тоже кровные.
— Вот видите, — чуть не привскочил со стула Хаминов. — Вот видите, каков! Всех нас по миру пустит!
Он мысленно похвалил себя, что не к Юдину, не к Базанову, не к Писареву пошли. Что бы Марьин ни говорил, в духе Евангелия, а он не таков, чтобы свой капитал да на ветер! «Бог накажет!» — ведь сказал, и Гуляева заклятое слово настигло, и он хлоп в полынью, был Гуляев — и не стало Гуляева!
— Иван Степанович! С чем хоть пришел к вам многоуважаемый Михаил Дмитриевич? Что предложил? На что решился? Слух прошел, что отсрочку у вас просил?
Ага! Ухо у Иркутска купецкого бо-ольшое, как у сохатого!
— Хоть бы у меня одного, Кирила Григорьич! Ото всех отсрочка надобна, от всех отбиться разом, вона какая стратегия! — Хаминов покосился на магазинную дверку и, со стулом склонившись к Марьину, свистящим, как северный хиус, шепотом, произнес: — Администрацию надумал! Хитрую администрацию! Чтоб в ней нужные ему люди, с именем, с капиталом, открыть, значица, нам всем баланс — нате, глядите, любуйтесь! — и так, чтоб из текущих поступлений весь кредит покрыть, а машина его пусть себе работает на полный ход без останову! А как понять — в год ли, в пять, в десять годов с нами всеми рассчитается? Лишь бы кредиторов унять, обнадежить, да от своих капиталов, не дай бог, ломотка не отрезать!