Дело Бутиных
Шрифт:
— А как же, Иринарх Артемьевич! Сущая правда, бездельникам и гулеванам у нас худо приходится. Рабочий должен работать, а не баклуши бить! Опоздал к своему месту — штраф, поломал инструмент — штраф, выпивший заявился — штраф, нагрубил мастеру — штраф. Мы ведь капиталисты, не собираемся на Святой Руси богадельню устраивать. От этого Россия не разбогатеет! Думаю, что мы с вашим братом, Иринарх Артемьевич, одного мнения.
— Не знаю, как господин Бутин, — опередил гостя Савва. — А я считаю, что первейшая обязанность капиталиста, чтобы его рабочие имели заработок, обеспечивающий ему и семье его человеческую жизнь. Я на стороне тех, кто требует справедливости и борется за нее. И готов им помогать
А чем еще? Он не досказал, но вид у него был решительный. Нет, нельзя терпеть в работниках разгильдяйства и безделья. А заботиться о заработках — тут Савва прав — это наша прямая обязанность!
— Да я что, — наливая себе рюмашку, забубнил Иринарх. — Я что — против? Только зачем штрафовать за то, что в церковь не ходит? Или за то, что собаку пнул. Это дело попа и городового. У нас на приисках до этого еще не доперли! Верно, Миша?
— Иван Симонович! — негромко сказал Бутин. — Окажите услугу: проводите брата до Гостиного, а я попозже. У меня еще разговор с господами Морозовыми не закончен.
— Вы уж на моего братца не обращайте внимания, — сказал Бутин Морозову, когда они после ужина уединились в просторном, с высоким потолком кабинете хозяина дома. — Сам о себе сказал: «Пьянишник». В делах однако же аккуратен, в отчетах не токмо копейки, но и полполушки не утаит!
— Помилуйте, — рассмеялся Морозов. — С чего вы взяли обиду мою? Я вашего брата неплохо изучил по коммерческим сделкам. А разглагольствовать да повольничать — пускай его. Политику-то мы с вами делаем! Давайте-ка займемся вашим казусом.
Тимофей Саввич тщательно и зорко просмотрел баланс фирмы. К каким-то страницам воротился, над какими-то призадумался и снова бегло пролистал все документы.
— Сейчас, дорогой господин Бутин, банкротства не в новинку, — сказал он, покручивая широкое золотое кольцо на пальце. — Администрации, конкурсы, аукционы, торги, разорения... Самые опасные персоны в этих несчастьях в деловом мире — стряпчие. Стряпчие — вот истинные разорители. Для них любое банкротство — средство наживы. Этим они лишь сыты. Не доводите дело до присяжного поверенного, как несчастные господа Трапезников и Домбровский. Мой наипервейший совет: постарайтесь порешить с кредиторами миром да ладом.
Ничего не скажешь, опытный пловец в море коммерции Тимофей Морозов. Советы мудрые подаст. Рядом с ним сибирский туз выглядит недоучившимся школяром, глубоким провинциалом... Всезнающий, прожженный делец рабочих держит в превеликой строгости. И за медицинскую помощь, и за чистку нужников, и за угли для самовара, и за баню — за все кругом вычеты. И работают у него не одиннадцать-двенадцать часов, а все пятнадцать! И при этом Морозов в либералах и демократах и меценатах числится, в доме у него мастерская для художников с мольбертами, красками, — рисуйте, творите, прославляйте русское искусство!
Чем объяснить все-таки его неизменно дружелюбное отношение к нерчуганину? Его живой интерес к деятельности Бутина во всех сферах? Как купца, фабриканта, золотопромышленника, общественного деятеля, литератора? Разве лишь потому только, что изделия Никольской мануфактуры шли через бутинские руки к населению Сибири и открытым Бутиным торговым путем — в Китай?
Строгая и придирчивая критика баланса нерчинской фирмы и всей коммерческой политики Бутина шла в духе преодоления кризисной болезни. Ни слова о предъявлении векселей по самому крупному кредиту фирмы.
Нерчуганин в москвиче видел свое весьма похожее отражение. Может, и москвич, в свою очередь, усматривал в оплошавшем сибиряке своеобразное подобие себе! Те же цели и намерения, те же средства на пути к ним,
— Пушкин, кажется, говаривал, что гармонию следует поверять алгеброй, — поучал Морозов своего сибирского сотоварища. — Формула эта в коммерции выглядит так. Боевой дух риска надо проверять осторожностью расчета. Без риска, и риска крупного, нет предпринимательства. Есть тогда ничтожное грошовое торгашество. Но без феномена осторожности — деловое предприятие легко низводится в аферу, спекуляцию на грани финансовой авантюры. Необходимо умение соразмерить имеющийся капитал с реальностью и держать сильный резерв на случай непредвиденных событий, имея в виду конкурентов, стихийные бедствия и прочее.
Что мог возразить на это Бутин. И что все это значило теперь, когда несчастье уже свершилось! Все убедительно и настолько зримо, будто Морозов видел сожженные засухой поля, обезвоженные шурфы, свалившиеся на отмели пароходы. Он только не знал одного: сколько проникновенных слов сказано в свое время старшим братом младшему. Насчет риска и осторожности.
Резервы! Будь бы у него не восемь, а двадцать миллионов, а еще бы лучше тридцать, он бы шутя справился с тремя недородами, пятью пожарами и приостановкой намыва еще на год. И сунул бы Хаминову, Кнопу, томской купчихе их паршивые сотни тысяч! Ах, Господи, ведь маячили впереди эти двадцать и тридцать миллионов...
— Можете быть уверены, что ваше положение обдумано мною и не только мною еще до вашего приезда в Москву.
Кого он имеет в виду? И ведь Бутин не изложил свою просьбу, не успел.
— Сыновья мои еще более принимают в вас участие, нежели я. Я убежден в пользе, приносимой вашей деятельностью не только Сибири. Я отнюдь не чувствителен. На моих глазах гибли десятки дел и предприятий, ничто во мне не дрогнуло. Упразднять же ваш Торговый дом — нелепо и неразумно: у него налаженные заводы, действуют хорошо оснащенные золоторазработки, он дает пропитание тысячам людей, благодаря ему оживлены и торговля и все хозяйство восточной окраины. Мой доверенный поразился суммами ваших закупок на запрошлой Нижегородской ярмарке. Эти мои и сыновние выводы были обсуждены совместно с Товариществом мануфактур Третьяковых и Торговым домом Солодовниковых и Компания и твердо поддержаны ими. Узнав наше мнение, все здешние главнейшие ваши кредиторы, включая Московский торговый банк, согласились настаивать на администрации с непременным вашим участием.
Бутин не нашелся, что сказать, он только привстал с кресла, держась обеими руками за подлокотники, — словно готовый перемахнуть через стол к Морозову.
— Скоро ли вы собираетесь обратно в Иркутск? — тем же дружелюбно-деловым тоном спросил Морозов.
— Хоть сию минуту, Тимофей Саввич! Все сказанное вами коренным образом меняет обстановку!
— Не торопитесь с выводами, — остановил его Морозов. — Мы, Третьяков да Солодовников, — это еще не все кредиторы!.. Найдется ли в вашей карете место для хорошо вооруженного воина? Я говорю о лучшем законнике Москвы Павле Васильевиче Осипове. Он наш главный доверенный. Его оружие — глубочайшее знание законов. Он успел уже найти в Своде законов, — дай бог памяти — статья тысяча восемьсот шестьдесят пять, том одиннадцатый, — пунктик, согласно которому мы вправе учредить частную администрацию по доброму соглашению с вами. — Он испытующе взглянул на Бутина. Он еще не все сказал: — Если мы верим вам, Михаил Дмитриевич, то вправе рассчитывать и на ваше доверие. Без жертв победы не бывает. Речь идет о временной жертве, и вам надо пойти на нее, иначе установление администрации теряет всякий смысл.