Дело Бутиных
Шрифт:
Это произвело впечатление на адвокатов. Звонников по-лошадиному тряхнул головой. У его товарища блеснули глазки.
— Мы еще подумали, — сказал он и глянул на Звонникова, — надо ли отрывать вас от Нерчинска. Тут пока достаточно работы. Нас вполне удовлетворит, если с нами поедет Иван Симонович. Заводы он знает, и согласие его у нас есть. И у вас вряд ли будут возражения!
Довольно бесцеремонно распоряжается эта парочка. Но Бутин не стал спорить. Поездка на заводы не входила сейчас в его планы. Пусть поедет Стрекаловский.
— Нам кажется, — вкрадчиво заговорил Михельсон, — что вообще господину Стрекаловскому, при его уровне, подготовке и знаниях, всего бы лучше находиться с нами в Иркутске,
— Ну да, — отрубил Звонников, — не только Стрекаловскому, но и вообще главной конторе. Ей место в Иркутске, а не в Нерчинске. А то за семь верст киселя хлебать.
Он не то чтобы говорил вызывающе, этот Звонников. У него была неприятная манера произносить грубоватым, повышенным тоном обычные, рядовые слова, будто он раздражен или его плохо слышат.
— Не вижу в том необходимости, — спокойно возразил Бутин. — Здесь, в Нерчинске, налажено управление всем нашим хозяйством. Здесь центр нашей товарной торговли. Здесь устроены обширные и удобные склады. Вы посетили Дарасунские прииски в семидесяти верстах от Нерчинска, вы навестили Борщовский винный, в девяноста верстах, и Сретенск неподалеку, этот город на Шилке — начало нашего амурского пароходства, отправной пункт к амурским приискам. Зачем же удалять главную контору от центра нашей деятельности? В Иркутске есть контора во главе с многознающим господином Шиловым, моей правой рукой. Ту контору можно укрепить. Мне приятно, что вы оценили таланты моего помощника господина Стрекаловского, он прекрасно себя проявит в Иркутске. А наблюдать за деятельностью главной конторы из Иркутска администрации не трудно: надо лишь послать для постоянного или очередного пребывания одного из членов администрации!
— Это совершенно исключено, господин Бутин, — сказал Звонников. — У всех членов администрации свои дела в Иркутске. У одних свои фирмы, у других служба, у третьих — хм-хм — не менее важные обязанности.
Бутину было не в новость, что «московские львы» Михельсон и Звонников, а с ними и Коссовский наловчились вышибать деньгу из иркутян и уже заработали не одну тысячу адвокатской практикой в городе! Иркутск оказался для них подлинной находкой!
— Самое удобное для нас, — продолжал тоном приказа трубить Звонников, — перенести главную контору целиком и полностью: книги, счета, документы. И служащих.
Вот так: упаковать контору в короб и перевезти, как детскую игрушку.
— Нет, — твердо сказал Бутин. — На это, господа, я пойти не могу. Это равносильно разрушению фирмы!
— Помилуйте, Михаил Дмитриевич, — сказал Михельсон. — Откиньте эти подозрения! Это же только на период существования администрации. Впрочем, мы еще посоветуемся с коллегами в Иркутске. Не так ли, Павел Иванович?
Звонников промолчал. Бутин понял, что между членами администрации все сговорено в Иркутске. До него дошло со всей ясностью, что перед ним опаснейшие враги в обличье и с полномочиями друзей. Это не последнее разногласие с новой администрацией. Настоящая борьба впереди.
Наконец-то представилась возможность поговорить по душам с невесткой.
— Надолго ли вы, друг мой? — обняв деверя и усаживая его рядом с собой на софе, воскликнула Капитолина Александровна. — Вы заставляете скучать и беспокоиться за вас!
— Не знаю и не ведаю, — отвечал Бутин. — Судьба послала нам тяжелое испытание, и я главный ответчик перед людьми, сопричастными нашему делу, перед своими близкими, перед собственной совестью.
— На вас лица нет. Вы совсем почернели. И кажется, что вы составлены из одних костей, так вы худы!
— Я чувствую себя здоровее и крепче, чем обычно. Злость, гнев, чувство опасности придают
— Ваш брат страшится, что вы израсходуете себя в бесплодной борьбе. Слишком мало друзей, слишком много врагов.
— Что вы скажете о тех, которых вы видели? Что уехали сегодня, взяв в залог нашего Стрекаловского?!
— Нельзя сказать, что они вели себя непристойно, совершили что-либо неприличное. Они были любезны, учтиво раскланивались, рассыпались в благодарности. Но было что-то на грани — навязчивое, хозяйское в том, как они вели себя в доме, обращались с прислугой. Не явно, нет, не прямо, но исподволь! «Agur sous main» — как говорят французы! Исподтишка!
— Отдаю должное вашей проницательности. Такой верный глаз, как ваш, просто спасение для ваших гимназических девочек.
— Ничего магического! Стоило раз увидеть этого молодого, долговязого, кудрявого, с его лисьей повадкой, разглядывающего картины в гостиной. Приткнется к Рокотову, прищурится: «Этот пятьсот». Остановится у Ватто, что мы с вашим братом привезли из Лилля: «Ну, этот, вероятно, с тысчонку!» А молодой да лысый однажды прикинул в руке статуэтку, копию давидовскую, будто в ней внутри золото упрятано.
— Они прикидывают, приценивают не токмо дом, все наше имущество! Как же так вышло, что Морозовы, умнейшие люди, столь ошиблись в этих людях?!
— Вы убеждены, что Морозовы — друзья?
— Они настоящие и деятельные друзья. Но они не всесильны. И они далеко. Их доверенные ищут выгоды для себя. Я могу полагаться лишь на свои силы.
— Господь да поможет нам, что я могу еще сказать!
Они помолчали.
— Ну теперь порадуйте меня, сестра, хотя бы нерчинскими известиями!
— Я еле дождалась, что вы меня спросите, — призналась она. — Как же я рада, Михаил Дмитриевич, что вы доверились мне. Что я сумела вам чем-то помочь. Это одна радость. А другая, что удалось помочь этой самоотверженной душе — Серафиме. И третья радость: я подружилась со своими племянниками.
Он взял ее руку и поцеловал.
— Сначала о свадьбе. События до свадьбы, в момент свадьбы и после свадьбы. Ведь вас не было целых два месяца.
Итак, перед свадьбой невестка успела снова побывать на Хиле. Была со Стрекаловским, как с шафером невесты, и с Яринским, как с шафером жениха. Стрекаловский был сама деликатность. Яринский — исполнителен и усерден, а она, его доверенная, ближе сошлась с Серафимой и наконец познакомилась с милой Зорей, больше похожей на юную девушку, чем на мать двоих прелестных детей. В общем, перевезли приданое и вещи Серафимы в Нерчинск, на дом к Ермолаю Ошуркову, и Миша с Филой поняли, что Серафима собирается их оставить, кинулись к ней со слезами, что не пустят. Однако наш Иван Симонович, пленивший их, догадался сказать, что они тоже поедут в город, и в самом деле накануне свадьбы их соединили со смиренной четверкой вдовца-жениха, и, разыгравшись и освоившись, они все оказались весьма подходящей и премилой компанией. Старуха, мать Ермолая, прослезилась, глядя на них. «Не строй семь церквей, пристрой семь детей. Детки — благодать Божья». Серафима совершенно преобразилась: очаровательная, в свадебном наряде, походила на царевну! И жених, хотя чуть пониже ростом, но молодцеватый, приоделся. Стрекаловский очень помог советом, он фрак раздобыл, и цилиндр, и галстук. Дома у молодых за столом выявилось, что муж Серафимы и добр, и умен, и весел, и на гитаре сложные вальсы с большим чувством исполняет! Серафима не танцевала, а Зоря наша разошлась, оказалась прекрасной танцоршей, легкой, воздушной, да с таким опытным партнером, как Стрекаловский. На другой день мы с Иваном Симоновичем проводили Зорю с детьми до самой Хилы.