Дело было в Пенькове

Антонов Сергей Петрович

— Его нечего уговаривать. Его жена не пускает.

— Что значит — жена не пускает?

Тоня промолчала.

— Почему не пускает? — спросил Игнатьев настойчиво.

— Откуда я знаю? Не пускает — и все.

— Значит, надо было с ней побеседовать. Я ее помню. Взбалмошная женщина. Вы не пытались у нее выяснить, в чем дело?

— Не пыталась. — тихо сказала Тоня.

— Она дома сейчас?

— Не знаю.

— Садитесь. Давайте к ней съездим.

— Нет… нет… что

вы?.. — испугалась Тоня. — Сейчас торф будут возить… Надо разметить… Я не могу…

— Ну что ж. Тогда мы сами…

— Нет, подождите… Вам тоже не надо… — Тоня не знала, что делать. — Вы еще хуже все испортите. Лучше я сама с ней поговорю… Матвей вернется — и поговорю…

— Надо было сразу в «Новый путь» ехать, — повторил корреспондент тоскливо.

— Подождите, мы сейчас выясним, — не сдавался Игнатьев. — А в печати не вредно освещать и недочеты.

— Я на положительный материал командирован.

— Товарищ Игнатьев. — Тоня взяла себя в руки. — Я сегодня же вечером побеседую с Морозовым и его женой. Обещаю вам, что работа наладится.

— Посмотрим. — Игнатьев хлопнул дверцей «газика», и Тоня увидела, что машина помчалась в противоположную от Пенькова сторону.

Вечером Тоня пошла к Морозовым.

Она еще не знала, как будет говорить и какой будет толк от этого разговора. Она даже не думала об этом, потому что боялась думать. Ей было ясно только одно — говорить нужно не с Матвеем, а с Ларисой, говорить спокойно и исключительно о делах общественных.

Чем ближе Тоня подходила к избе Морозовых, тем страшнее ей становилось. Страшной казалась и изба, стоящая боком к дороге, и освещенные окна, страшным показалось и то, что дверь в сени была полуоткрыта — словно хозяева знали, что Тоня придет именно сегодня, и дожидались ее.

Тоня толкнула дверь и вошла в горницу. После первого своего посещения, насмешившего Дарью Семеновну, она ни разу не заходила к Морозовым, и теперь в глаза ей сразу бросилась та самая картинка, изображающая длинную желтую женщину, которая когда-то висела в чистой горенке Ивана Саввича.

Матвей и Дарья Семеновна обедали на кухне. Лариса гладила рубашку Матвея. И Тоня успела отметить, что гладила она иначе, чем Дарья Семеновна, внимательно, ласково, нежно расправляя складки, — видно, гладить рубашку мужа доставляет Ларисе удовольствие.

— Здравствуйте, — сказала Тоня.

Лариса обернулась, верхняя губка ее потянулась вверх, и на круглом лице появилось брезгливо-беспомощное, выражение, словно говорившее: «И долго ты меня будешь мучить?» Но через мгновение она небрежно, как на улице, процедила: «Здрассте», — и губы ее злобно сомкнулись

— Мне необходимо поговорить с вами, — сказала Тоня.

Лариса

отвернулась и стала гладить. Из кухни вышел Матвей. Дарья Семеновна тоже вышла и, испуганно глядя на Тоню, вытерла перед ней скамейку.

— Я пыталась подружиться с вами, Лариса, — продолжала Тоня, — но вижу, что это невозможно… Можете обвинять меня в чем угодно, как угодно позорить, — я не стану ни оправдываться, ни объясняться, как бы мне ни было тяжело. Я знаю, что ни в чем перед вами не виновата, и этого мне достаточно. Иначе бы я не пришла сюда.

Лариса плюнула на палец, попробовала утюг, и этот ее жест почему-то оскорбил Тоню.

— И я вообще бы первая не пришла к вам, — продолжала она. — Но сегодня приезжал Игнатьев и выговаривал мне за развал драмкружка. Я ответила, что в этом виноват не Матвей, а вы. Почему вы не пускаете в клуб мужа? Драмкружок нужен не мне. Я не участвую в нем, не посещаю репетиций, не знаю даже, что они там делают. Драмкружок нужен колхозу, и как бы вы ко мне ни относились, Лариса, колхоз не виноват.

— Колхоз не виноват?! — вскрикнула вдруг Лариса, стукнув утюгом так, что на рубашку посыпалась зола. — Колхоз не виноват?! — повторила она и, метнувшись к Тоне, схватила ее за волосы. — Я тебе покажу, змея, кто виноват! Я тебе покажу! — приговаривала она, мотая голову Тони из стороны в сторону.

У Ларисы была тяжелая рука доярки. Тоня слышала, как трещат волосы, но боли не чувствовала. Она нагнулась и, не делая ни малейшей попытки сопротивления, старалась только удержаться на ногах.

Матвей подскочил к жене, схватил ее за руки, попытался опустить их, но это ему не удавалось. Наконец Тоня упала на колени, Лариса отпустила ее и, рыдая во весь голос, ушла на кухню.

— Ну что? Доказала? — крикнул ей вслед Матвей.

Побледневшая Тоня поднялась на ноги, подошла к столу и села. Дарья Семеновна, глядя на нее с тем же испуганным выражением, вытерла перед ней клеенку.

— А ты не обижайся, — ухмыльнулся Матвей. — Лучше виться будут.

Тоня попыталась поправить прическу и только теперь, прикасаясь к голове, почувствовала ужасную боль. Она опустила руки и стерла с них налипшие волосы.

— Ой-ой-ой-ой! — рыдала Лариса.

— Я думала, что с вами можно разговаривать, как с человеком… — начала Тоня.

— Молчи, змея! — вскрикнула Лариса.

— Но, оказывается, я ошиблась, — закончила Тоня, старательно сохраняя самообладание.

— А чего с ней говорить, — сказал Матвей. — Надо с хозяином говорить. Захочу — и пойду, ее не спрошусь.

— Только пойди! — рыдала Лариса. — Пойди только!

— И пойду. Подумаешь мне — министр!