Дело генерала Раевского
Шрифт:
Из всей неисчислимой тьмы окружавшей его челяди, разного звания и чинов, он с чувством тайной благодарности вспоминал одного лишь человека, который, по его мнению, мог бы ему быть близким человеком и надёжным. Но.., Но этот человек очень самостоятелен, никого и близко не подпускает к себе в общение, он как бы возвышается над всеми. Это и отталкивало от него императора.
Император хорошо помнил два поступка этого человека, на которые никто другой не был способен. Первый состоялся в день штурма Парижа. Раевский, ранее не пропустивший Наполеона в южные губернии, а потом спасший сражение под Лейпцигом, не дал себя обмануть и на пути к Парижу. Такой удобный в обращении Витгенштейн был ранен. Командовать взятием Парижа, к удовольствию самого императора, пришлось Раевскому. И здесь он показал себя. Наполеон хотел с блеском повторить манёвр, удавшийся
Перед этим условия капитуляции писал начальник штаба Раевского генерал Орлов, начавший войну поручиком. Раевский приказал ему не вносить в условия капитуляции пункт о сдаче ключей от Парижа. Когда сам Александр спросил Раевского, чем он руководствуется, исключая это условие, герой Смоленска, Бородина, Малоярославца, Красного и Лейпцига ответил: «Ваше Величество, народы не всегда виновны в том, что с ними предпринимают их повелители. В интересах будущего двух великих народов, волею судеб ныне враждующих, нет смысла унижать французов». Если бы Раевский знал, как благодарен был ему тогда Александр Первый!
А случай второй произошёл буквально через три дня. После торжественного парада благодарный Александр поздравил Раевского с присвоением ему графского достоинства. Раевский тогда сказал: «Ваше Величество, уходя из Смоленска, я бросил на произвол неприятеля двадцать семь тысяч раненых солдат наших; не отразив неприятеля от Москвы, я отдал на поругание величайшие святыни наши. Память павших по моему недостоинству воинов и селян России не позволяет мне сейчас возвыситься над теми, кто уже никогда не встанет из приютов их кончины». Эти слова генерала были пострашнее того зайца, который прыснул из-под копыт Наполеонова коня при переправе через Неман.
Раевский был всегда немногословен и решителен со всеми: с царём, с солдатом, с другом, с сыном и дочерью».
5
«Князь Сергей Григорьевич Волконский, отменно знатный и необычайно богатый человек, — продолжал своё чтение Олег, а Наташа равномерно перекладывала прочитанные страницы в отдельную стопку, — являл собою блистательную партию для любой знатной невесты. Прекрасный человек. Красавец с высоким лбом, открытым умным взглядом из-под крылатых бровей, с изящными элегантными усами, чуть приоткрывающими чувственные губы. Уши, как две жемчужные раковины, ловили каждый шорох, каждый звук очаровательного пения. Пела Мария, сидя за клавикордами, эта смуглая, покрытая каштановым загаром брюнетка, с округлым, изящного очертания носом и с мечтательными глазами. Губы её, чуть капризно обозначенные, вдохновенно и плавно произносили слова, которые как бы полёт обретали в устах её. Она сама себе аккомпанировала и сама в себя вслушивалась. Волконский, стройный красавец с генеральскими эполетами, любовался ею, стоя у окна в кругу гостей хозяина. Волконский был и ростом высок, не только знатностью.
Его взял под руку Раевский и подвёл к Марии:
— Мари, позволь тебе представить князя Сергея Григорьевича Волконского.
С тех пор Волконский часто стал бывать в доме Раевских.
— Князь прекрасный человек, из хорошей семьи, и я уверен, что ты будешь с ним счастлива. Я уже дал своё согласие. Мы все должны этому радоваться. Теперь ступай. Через месяц — свадьба.
А время летело стремительно. Император Александр Первый посетил в Александро-Невской Лавре старца Алексея. Мрачная картина предстала глазам государя: обитые чёрным сукном до половины высоты стены, большое распятие с предстоящими Богоматерью и евангелистом Иоанном, чёрная длинная скамейка вдоль стены. Пред иконами скорбная лампада. Пал перед Распятием схимник и обратился потом к императору:
— Государь, молись!
Александр склонился перед Распятием и пал пред ним.
Стоял в келье чёрный гроб, лежала в нём схима и всё приготовленное на случай погребения.
— Всяк живущий о смертном часе своём должен помнить каждый час, — сказал старец наставительно.
Государь молчал, он молился. Лицо его приняло невыразимо болезненное, страдальческое выражение.
— Ты государь наш — и должен быть над нравами. Ты сын Православный Церкви — и должен любить и охранять её, Так хочет Господь Бог наш, — сказал старец строго.
Разговор был долгий. Александр Первый вышел от старца весь в слезах. Ему в душе восстановилась встреча совсем недавняя с великим старцем Серафимом, там, в пустыне, среди глуши Саровской.
— Начался род твой в доме Ипатьева и кончится в доме Ипатьева, но иного. И будет дому твоему триста лет и три года... Он начался Михаилом и Михаилом кончится... И будут тогда рушить храмы, святые мощи выбрасывать и бесноваться вокруг их, а люди будут убивать друг друга хуже зверей... — вещал Серафим скорбным голосом.
— Нашествие? — спросил тогда император.
— Мор, — ответил старец, — великий мор, ниспосланный Господом за грехи.
Теперь государь шёл по Лавре, скорбя всем существом своим и обливаясь рыданиями. Заказал он себе тогда в монастыре панихиду. Он прибыл в Лавру к четырём часам утра. Привезла его коляска, тремя конями запряжённая. У ворот императора встретил митрополит Серафим с монахами. Император был в фуражке и шинели, снял фуражку и приложился к кресту, окроплён был святою водой. В соборе он пал перед мощами Александра Невского и долго молился. Он долго плакал.
Отсюда он уехал на юг. Он знал, что в Таганроге будет ждать его яхта, купленная у англичанина, а капитан и экипаж её из членов мальтийского ордена, которые не забыли своего задушенного магистра. Яхта увезёт его в Яффу. Он ещё не знал, что в Петербург доставлен будет труп фельдъегеря, который выпадет при быстрой езде из пролётки и головой ударится о вымощенную дорогу. Этого обстоятельства он знать ещё не может. Но знает, что Константин будет от трона отстранён, а взойдёт на трон Николай, который станет править железной рукой, всю искоренит крамолу, а сейчас Николай неукоснительно потребовал у матушки неприкосновенности полной для него, Александра. Зафрахтованную в Таганроге яхту зовут как-то по случаю для этого дела неприлично: «Джули». Она унесёт беглеца мимо дозоров у Босфора. А по столице уже поползут слухи о смерти царя заведомо, гонцы о случившемся на самом деле тайно готовятся в Варшаву. Насторожится верный слуга царёв, единственный не изгнанный от близости к царю, граф Милорадович. На сообщение Николая о том, что он восходит на трон, старый воин и гуляка ответит: «Вы — император? Не говорите глупостей. Пусть доставят в Петербург тело государя. Будем разбираться». И Милорадовича придётся долго уговаривать, ведь он военный губернатор столицы. И когда Николай найдёт с ним общий язык, героя Великой войны с Наполеоном застрелит Каховский.
А пока Волконский узнает об аресте Пестеля, бросится к графу Витгенштейну с присяжными листами полков девятнадцатой дивизии императору Константину и с просьбой разрешить ему отлучиться из Умани, чтобы отвезти жену для родов в имение отца её Болтышку. «А ты, князь, кого ты признаешь государем?» — спросит граф. «Того, кому вы присягнёте», — ответит Волконский. «Поезжай, но не замедли и, особенно, не заезжай в Каменку к Давыдову». А Мария ничего знать не будет, даже подозревать. А под сердцем её готовится к жизни, полной тревог, сын, её несчастный первенец, уже в утробе матери своей обречённый отцом на сиротство».