Дело генерала Раевского
Шрифт:
— Обо всём этом Николай Николаевич попытался тогда поговорить с царём, — сказал Олег, выходя с просёлка на хорошо залитую асфальтом, широкую дорогу, которая излучиной огибала небольшой соснячок. А там, за излучиной, горели огни корпусов какого-то завода, из длинных труб которого валили кроваво подсвеченные клубы дыма.
— Он был наивный человек, этот странный генерал, — сказал я.
— Конечно, — согласился Олег, — каждый умный и порядочный человек всегда в какой-то степени ребёнок. Но речь шла о судьбе России. Царь должен был понять, что, если дворянство превратится в таких паразитов и холуёв, как Ростопчин, Кутузов и Пологов, то погибнет оно. Ведь
Мы вышли на шоссе, по которому изредка проскальзывали машины, всё более — легковые.
— И это ужасно, — сказала Наташа.
На излучине дорога отворачивала резко за лесок, уходя от завода в сторону, по направлению к длинному, до горизонта, сосняку, над которым горели звёзды. Мы шли, чуть отставая друг от друга, шли по краю шоссе навстречу движению, как это и полагается, чтобы не подставиться машине, идущей сзади. Между нами шагала Наташа, негромко покрикивая в сторону леса:
— Латка!.. Латка!..
Олег шагал у самой бровки асфальта, там, где из-под покрытия выступает довольно широкая полоса, усыпанная гравием и уезженная.
— Чем же закончился поход к царю? — спросил я.
— Ты увидишь чем, — пожал плечами Олег, — что касается Александра, то более или менее успешно. Царь в конце концов разрешил ему посещать Москву, а потом поселиться в столице. Там Александр женился, но жена вскоре умерла, оставив ему дочь, которой тот и отдал все силы свои. Уже больше ни с кем не вступал он из женщин в близкие отношения. Под старость он уехал в Ниццу. Там и умер. А чем закончился разговор о России, да и говорил ли о ней Раевский с императором, ты видишь, — Олег провёл рукой вокруг нас всех, — дворян нет, народа фактически нет тоже. Это не народ, это — просто население. Культуры нет ни своей, ни заимствованной. Возродить её некому. Жека и «субъект» ничего построить не в состоянии, даже если захотят... В нашем роду говорят, что, когда Раевский глянул на царя вблизи, он понял, что разговаривать на серьёзные темы с ним бессмысленно...
Вдали от шоссе справа что-то утробно ухнуло в глубине завода, и небо там озарилось багровым зловещим светом. Багровый этот свет кроваво озарил и наши лица.
— Как страшно, — сказала Наташа и добавила: — Где же Латка?
— Трудно сказать, — продолжал Олег, не глядя в сторону завода, — где в жизни закономерности, а где...
Он не успел докончить фразы. Из-за излучины на бешеной скорости вылетела чёрная сверкающая «Волга» и, не сбавляя хода, снесла Олега с асфальта, отшвырнув его далеко в сторону леса.
НА РАССВЕТЕ
1
Отпевал Олега катакомбный священник. Он пришёл ночью. Занавески в доме Наташа плотно задёрнула. Невысокого роста худощавый батюшка появился после зари в телогрейке, ватных стёганых рабочих брюках и в шапке-ушанке. Человек с усталым пожилым лицом, с выцветшими глазами под иссушенными морщинистыми веками, он походил на заключённого. Рыжеватая тощая, но длинная борода его свисала угловато и выглядела смастерённой из рогожи. Голосом глухим и простуженным он, войдя, прославил Пресвятую Троицу и приступил к отпеванию.
СоСвечи неторопливо и успокоительно потрескивали. Мерцание озаряло комнату и спокойное во гробе Олегово лицо, как бы дремотно забывшееся.
Батюшка в облачении выглядел строго и смиренно, просительным голосом возглашал в мерцании свечей:
— Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежды живота вечного преставльшагося раба Твоего брата нашего Олега, и яко благ и человеколюбец, отпущаяй грехи и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная его согрешения и невольная; избави его вечные муки и огня геенского, и даруй ему причастие и наслаждение вечных Твоих благих, уготованных любящим Тя...
Наташа стояла спокойно, с какой-то каменной твёрдостью в полотняной бледности лица, и ни одной слезы не было в глазах её. Глаза горели белым светом внутренней неистребимости.
— ...ещё бо и согреши, но не отступи от Тебе, и несумненно во Отца и Сына и Святаго Духа, Бога Тя в Троице славимого верова, и единицу во Троице и Троицу во единстве православно даже до последнего своего издыхания исповеда...
Отпевал батюшка долго и старательно, словно трудился на некоей необычайно ему одному доступной стезе.
Время как бы остановилось. И батюшка, и Наташа, и некая старушка в чёрном одеянии, пришедшая со священником, — все мы переселились в совершенно иное пространство и состояние, в котором Олег вовсе не воспринимался как человек исчезнувший или отсутствующий.
— Упокой, Боже, раба Твоего, и учини его в рай, идеже лицы святых, Господи, и праведницы сияют яко светила; усопшего раба Твоего упокой, презирая его вся согрешения...
До рассвета читались и читались псалмы. Батюшка перед рассветом ушёл, а старушка осталась. Уходя, священник сказал, что через три дня будет готова плита на могилу Олега. Есть у него верный и умелый человек. Утром они эту плиту принесут. А старушка читала и читала псалмы при свечах над Олегом, Временами её сменяла Наташа.
2
На третий день мы собрались на кладбище. Как обещал батюшка, туда должны были принести надгробную плиту. Мы с Наташей с рассветом пошли через весь город. Морозец стоял слабый, в воздухе уже чувствовалась весна. Волосы Наташи, выбившиеся из-под ушанки, завязанной над теменем, заметно уже темнели. Я не удивился этому. Олег давно уже объяснил мне странную особенность этой женщины: летом волосы её темнеют, а зимой совершенно светлеют, словно их обесцветили. Что ж, теперь приближалась весна.
— Батюшка благословил меня на монашество, — сказала Наташа, — на тайное, в миру.
— Я думаю, это единственный путь, — сказал я.
— Даже Пушкин, — сказала задумчиво Наташа, — говорят, собирался в монахи... Ведь он совсем не зря написал: «Пора, мой друг, пора...» Если бы не дуэль...
— Не дуэль, не эта дикая женитьба, смертельная, — сказал я.
Мы приближались к рынку, к ветхим дощатым рядам, полупустынным и унылым. Две-три женщины с плетёными корзинами там виднелись. Они распаковывали свои корзины. А ещё одна ходила по рынку, как-то развязно поглядывая по сторонам, то и дело потирая синей варежкой своей толстый малиновый нос. За спиной она придерживала другой рукою потасканный мешок, затянутый верёвкой.