Дело ГКЧП
Шрифт:
Жизнь сотен тысяч людей оказалась под угрозой, не говоря уже о нарушении прав и свобод — здесь счет идет на миллионы.
Поэтому действия конкретного лица — В. И. Варенникова как нельзя более вписываются в классическую схему, именуемую в уголовном праве крайней необходимостью.
Оценка дела оказалась бы неполной, если бы экс-президент СССР стал фигурой умолчания.
Бесспорно, Горбачев является стержнем всего дела и без анализа роли, которую он сыграл в известных событиях, нельзя составить полную картину происшедшего.
Поскольку, повторяюсь,
Я приводил ранее ссылку на проработки мер чрезвычайного характера, это было на протяжении 1990–1991 годов. В судебном заседании оглашался еще один немаловажный документ. Достоверность данных, содержащихся в нем, подтвердил, кстати, и свидетель Горбачев.
Речь идет о заседании правительства 3 августа 1991 года, накануне отлета Горбачева в Крым.
На этом заседании красной нитью проходят разговоры о чрезвычайных мерах как средстве выхода из кризиса. Сошлюсь на цитату Горбачева: «Поэтому нужны чрезвычайные меры — значит, чрезвычайные. Заставляйте всех… Речь идет о том, что в чрезвычайных ситуациях все государства действовали и будут действовать, если эти обстоятельства диктуют чрезвычайные меры».
И чуть далее по тексту стенограммы: «Я завтра уеду в отпуск с вашего согласия, чтобы не мешать вам работать».
Я остерегаюсь произнести слово «подстрекательство» применительно к сказанному, но уж наверняка можно употребить слово «подталкивание» к определенному результату.
Тот факт, что слова, поведение и действия Горбачева нередко были двусмысленными, подтверждают, на мой взгляд, две характерных детали по окончании встречи президента с делегацией 18 августа 1991 года в Крыму — заключительными словами Горбачева были: «Черт с вами, делайте, что хотите, но доложите мое мнение».
Эти слова в том же примерно изложении привели и остальные участники встречи, помимо Варенникова.
Второй деталью было то, что встреча закончилась рукопожатием, и этот жест со стороны президента вполне можно было истолковать как благословение.
Примечательно, что и сам Горбачев, будучи допрошен в суде, не отрицал этих обстоятельств.
Зададимся еще одним вопросом: все ли сделал М. С. Горбачев как президент, глава государства, в той, по его же словам, неординарной обстановке?
Мог ли он реально вылететь в Москву вместе с прилетевшей к нему делегацией? Думается, мог.
Мог ли он реально задержать прибывших к нему?
Мог, он и сам заявил об этом в судебном заседании.
Мог ли он прорвать блокаду или хотя бы попытаться это сделать? Вполне. Тем более что, по словам самого Горбачева, в те дни и даже часы решалась судьба государства, вверенного ему.
Вел себя неадекватно обстановке.
Свидетель Гугенко С. И. показал в суде, что 18 августа 1991 г. между 15 и 16 часами ему неожиданно позвонил Горбачев и безмотивно проинформировал о плохом самочувствии, новокаиновой блокаде и вместе с тем сообщил о необходимости вылететь в Москву, где предстоит «большая
К чему относился этот звонок, к сожалению, так и остается загадкой.
Впрочем, к сему секрету есть ключ, точнее, подсказка: при возвращении в Москву из Крыма Горбачев на встрече с корреспондентами заявил, что всей правды о случившемся он никому не скажет.
Охотно верю в это.
Своеобразно положение Горбачева и в деле. При наличии признаков ст. 53 УПК РСФСР предварительное следствие не нашло необходимым признать его потерпевшим.
Исходя из этого, логически и текстуально, ему не был причинен моральный, физический или имущественный вред.
Таким образом, налицо еще один казус, каких немало в деле.
Давая оценку словам и поступкам Горбачева, я не могу оставить без внимания высказывания, с которых он начал свое выступление в суде.
Оставляя на его совести «юриста» определения судебному процессу, данные им суду, остановлюсь лишь на том, что он долго думал, сомневаясь, стоит ли идти в суд.
Этот подход — следствие принятых ранее двойных стандартов — по известной формуле: «что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку». Если рядовой гражданин по закону обязан прибыть в суд и дать показания, то президент, хотя и бывший, ставит себя над судом и над законом. Надо полагать, привычка давняя и укоренившаяся.
Этот штрих вполне совпадает с портретом бывшего Президента СССР, который был нарисован участниками августовских событий, и он вполне дает суду право сделать выбор о достоверности показаний противоборствующих сторон.
Коснусь проблемы нарушений законов, связанных с привлечением подсудимого к уголовной ответственности.
В суде бесспорно установлено, что при лишении Варенникова депутатского иммунитета были нарушены и действовавший регламент работы ПВС СССР, и закон о статусе народных депутатов СССР.
К сожалению, мы можем лишь констатировать этот факт, не в силах исправить допущенные нарушения.
Хотел бы обратить внимание суда и на другие принципиальные обстоятельства.
Прокуратура СССР и прокуратуры союзных республик силами в несколько сот человек в течение многих месяцев расследования проверяли причастность тысяч людей к событиям 19–21 августа 1991 года, задавая допрашиваемым один и тот же вопрос: что вы делали в эти дни?
В соответствии с логикой обвинения, инкриминированного Варенникову, любые действия любого лица, если он не находился в те дни у здания Верховного Совета России, в той или иной степени способствовали ГКЧП.
Вместе с тем следует задаться элементарным вопросом — почему Прокуратура СССР и Генеральная прокуратура РСФСР возбудили уголовные дела в отношении ГКЧП лишь 21 августа 1991 года?
Подводя итог сказанному, в комплексе вопросов, которые предстоит решать суду в совещательной комнате, излагаю свою позицию еще по двум вопросам: ущерб, названный в обвинении, взысканию с Варенникова не подлежит — и в силу недоказанности, и в силу отсутствия гражданско-правовой вины подсудимого.