Дело Мотапана
Шрифт:
— Нет, — ответил Кальпренед, качая головой. — Я искал его весь день, но так и не нашел.
— А ночью он был в клубе?
— Полагаю, да. Должно быть, он спрятал ожерелье и вернулся туда.
— Очень плохо спрятал.
— Да, — сказал граф с горечью, — он неумелый вор.
— Вор! Никак не могу к этому привыкнуть, — прошептала маркиза. — Но все-таки не осуждайте его, пока не выслушаете. Должен же он вернуться домой.
— Чтобы взять ожерелье! Не сомневаюсь. Он, вероятно, вернется в такое время, когда мы будем спать. Но я его дождусь. Если
— Вы правы, друг мой, нужно что-нибудь делать. И если вы просите моего совета, я дам его.
— Я жду, — печально сказал Кальпренед.
— Только бы несчастный мальчик не убил себя в порыве отчаяния! — вдруг воскликнула маркиза.
— Он?! Вы о нем слишком высокого мнения! Если бы он хотел покончить с жизнью, он уничтожил бы доказательство своего преступления! А раз он спрятал ожерелье, значит, хочет извлечь из него выгоду.
— Если бы он намеревался продать его, было бы проще унести его с собой, — возразила маркиза, бросив на стол роковую драгоценность. — Надеюсь, что он не убил себя. Этим ничего не поправишь. Я уверена, Жюльен загладит свою вину. Остается решить, как вы с ним поступите.
— Я прострелю ему голову.
— Прекрасный способ искоренить зло!.. Вы забываете, что у вас есть дочь. Куда она денется, спрашиваю я вас, если останется без отца и брата? А вас отдадут под суд, мой друг. Если бы у Франции еще были колонии, куда ссылают преступников, я посоветовала бы вам отправить Жюльена в Луизиану. Надо, чтобы он добровольно уехал в изгнание и не возвращался в Париж, пока не исправится. Жюльен сбился с пути, но его можно спасти. Хотите, я помогу вам вернуть его на истинный путь?
— Да, конечно, хочу. Но уже поздно. Мотапан подал на него жалобу.
— Как он осмелился! Так вашего сына теперь могут арестовать?
— Да.
— Однако невозможно, чтобы с молодым человеком из почтенной семьи поступили как с отъявленным злодеем… — прошептала маркиза, качая головой. — Впрочем, нет, это возможно. Но должны же быть доказательства…
— Доказательства?.. Вот, — сказал граф, указывая на драгоценность.
— Но оно у вас, — возразила маркиза. — Счастье, что вы нашли ожерелье, а то его могли бы найти другие…
— Я даже ждал сегодня полицейского комиссара. Он не пришел, но может явиться завтра и произвести обыск.
— Который ни к чему не приведет, потому что ожерелья там нет.
— Скажут, что мой сын его перепрятал. В доме, где я живу, все будут против него. Этот Дутрлез не возьмет назад своих показаний. А Бульруа, который живет надо мной, ненавидит меня, потому что я не хочу его принимать. Консьерж — свободомыслящий негодяй. Эти люди сделают все, чтобы навредить мне, обвинив Жюльена.
— Его могут обвинить, но пусть попробуют осудить, если не найдут так называемую фамильную драгоценность Мотапана!
— Может быть. Тем не менее он будет обесчещен, а я этого
— Оставить у себя?! — воскликнула маркиза. — Не имею ни малейшего желания.
— Но что же мне с ней делать?
Маркиза вздрогнула:
— Да, вы же не можете хранить его у себя. Я об этом не подумала.
— Теперь вы видите, что мой сын погиб, — холодно сказал Кальпренед.
— Нет! Есть выход. Собственность Мотапана должна вернуться к нему. Надо незаметно ее вернуть. Мне кажется, так часто делают.
— Но как я смогу послать этому человеку украденную вещь, чтобы он не узнал, что это сделал я? На почте мне придется назвать свое имя. Посыльного тоже спросят об этом. А если я подброшу это ожерелье к дверям Мотапана, будет еще хуже — он догадается, откуда оно появилось.
— А если просто его отдать? — спросила маркиза задумчиво.
— И сказать, что я его нашел? Нет! Лгать я не хочу. Если бы Мотапан не оскорбил меня, я сказал бы ему правду. Мы вместе допросили бы моего сына, и, быть может, он бы оправдался. Но теперь это невозможно.
Маркиза де Вервен пребывала в растерянности, хотя обычно она не терялась.
— Ну хорошо, предположим, я оставлю ожерелье у себя, — сказала она после продолжительного молчания. — Моя совесть спокойна, потому что я помогаю в беде своему старому другу. Мотапан поживет пока без своих фамильных опалов — невелика беда! А я, может быть, вспомню, где и когда видела их. Я охотно отдала бы десять лет жизни, если бы узнала, что негодяй их украл.
— Это открытие не оправдало бы Жюльена, — прошептал граф, качая головой.
— К несчастью, нет. Но, повторяю, друг мой, против него нет улик. Только вы, Арлетт и я знаем, где было спрятано это ужасное ожерелье. По совести, вы не обязаны доносить на вашего сына, как и Арлетт — на своего брата. Меня допрашивать не станут, судьи и комиссары не догадаются, что вы отдали эту вещь мне.
— Но когда-нибудь придется его вернуть!
— Да. Я беру это на себя, и, клянусь вам, Мотапан никогда не узнает, кто его прислал. Я буду хранить ожерелье до тех пор, пока это глупое дело совсем не забудется, и найду способ сделать так, чтобы он не догадался, что эти камни прошли через мои руки. А теперь, друг мой, когда вы успокоились, вернемся к Жюльену. Он не может оставаться в Париже, и если вы просите моего совета…
Маркиза де Вервен прервала фразу и сделала графу знак молчать. Несмотря на возраст, у нее был тонкий слух: она уловила за дверью какой-то шум.
— Это, наверно, Жак, — сказала она, — он обещал быть. Я хотела свести его с вами, чтобы вы могли поговорить о бочках с золотом, о которых вы мне рассказывали… И собиралась намекнуть ему о достоинствах милой Арлетт.
— Не говорите о ней. Этот брак теперь невозможен, — сказал граф.
— Почему же? — воскликнула маркиза. — Арлетт не виновата, что… Но у нас нет времени на размышления. Условимся: ни слова о вашем сыне при моем племяннике.