Дело Мотапана
Шрифт:
— Я в этом и не сомневался!
— И я. Надеюсь, мы никогда больше его не увидим. Он, вероятно, поселится в какой-нибудь далекой стране. А может, он уже принялся за прежнее ремесло, и в этом случае мы можем надеяться, что его когда-нибудь повесят. Эй! Рулевой! — вдруг закричал Жак матросу. — Надо отвести руль! Волнение сильное, яхту сильно качает!
Волнение было действительно значительным, и от свежего ветра усилилась боковая качка. Серое небо, берег, скрытый непроницаемым туманом, и вокруг бесчисленные скалы возносятся черными вершинами над пенящимися волнами…
— Где мы и куда направляемся? — воскликнул Дутрлез. — Ты решил до конца хранить свою тайну, но теперь, кажется, можно сказать, у какой скалы ты будешь вылавливать миллионы.
— Мы придем на место через полчаса. День кончается, а я не хотел бы идти ночью.
— Где же затонуло судно?
— По сведениям Кальпренеда, оно разбилось об один из тех утесов, что впереди. Подозреваю, что это Боссевен-аваль.
— Право, я тобой восхищаюсь. Ты говоришь так, будто сам видел это. Но почему бы нам не бросить якорь возле этой самой скалы, возле Боссевена?
— Потому что это опасно.
— Мне ясно только одно: ты не знаешь, где затонул корабль.
— Завтра буду знать. На рассвете водолазы осмотрят дно около скал, о которые разбилось судно. Как странно! Эти двенадцать миллионов, кажется, принадлежали калифорнийцу, золотоискателю, двадцать лет добывавшему их и не подозревавшему, что он трудится для разорившегося французского дворянина.
— Прибереги свои истории на потом. Лучше вспомни басню Лафонтена и не спеши делить шкуру неубитого медведя.
— Молчи! Ты пессимист. Я не возьму тебя на Боссевен.
— Очень хорошо! А я что буду делать?
— Будешь думать о мадемуазель Кальпренед. Разве этого не достаточно? Ты мне пока не нужен, и я не хочу, чтобы ты скучал. Утром шлюпка отвезет тебя на берег, а вечером ты вернешься.
— На берег! Что я там буду делать? Боже мой!
— Порсаль — страшная глушь, но здесь прекрасная природа. Ты можешь наслаждаться видом пустошей, заросших вереском и терном, тенистыми реками, ажурными колокольнями. Ничто не мешает тебе отправиться в Сен-Поль-де-Леон. Ты не представляешь, что это за город! Там на улицах растет трава, как на лугу, и почти столько же кладбищ, сколько домов.
— Привлекательная картина, нечего сказать…
— Ты можешь осмотреть развалины замка Тремазан, возвышающиеся над бухтой… Посмотри! Отсюда видна башня — прекрасно сохранившийся образец фортификационных сооружений тринадцатого столетия.
— Я так же мало интересуюсь развалинами, как и кладбищами.
— Жаль! Ну, тогда познакомься с местными жителями… добрыми людьми и славными моряками. Надо постараться не наживать себе врагов. Мы станем угощать их при каждом удобном случае и пообещаем восстановить церковь, разрушенную морскими ветрами… Но мы уже подходим к Боссевену. Наш рулевой хорошо знает свое дело, но все же я пойду посмотрю, чтобы он на что-нибудь не наткнулся. Было бы глупо закончить так же, как покойный владелец золота. Останься здесь, если хочешь. Солнце садится. Такое зрелище не увидишь в
Куртомер пошел к рулю, Дутрлез остался на палубе. Он ничего не смыслил в управлении судном, но, хотя и был горожанином, чувствовал поэзию величественной природы и еще был способен восхищаться ею. Картина, представшая его глазам, была грандиозной. С правой стороны возник из тумана зубчатый источенный соленой водой утес; вокруг него бурлили волны, опадая каскадами белой пены. Слева простиралось необозримое море, а на горизонте, с трудом пробиваясь сквозь облака, медленно угасало солнце — как шар из раскаленного железа, который темнеет, остывая.
Дутрлез на минуту поддался очарованию этого зрелища, но потом его мысли опять улетели к дому на бульваре Гаусман, где осталось его сердце, и он вынужден был признаться себе, что дикое великолепие Атлантического океана трогает его меньше, чем один взгляд Арлетт, а тихое мерцание ее лампы стоит сияния всех солнц вселенной.
Куртомер сменил рулевого. Он вел яхту мимо скал так свободно и с такой точностью, что заслужил одобрение экипажа, состоявшего из лучших моряков, которые когда-то служили под его началом. Через три четверти часа, обогнув южную оконечность Зеленого острова, яхта тихо закачалась на якоре под защитой острова Грима, в нескольких ярдах от каменистого пустынного берега. Куртомер, привыкший не отказывать себе в удовольствиях, запасся отборной провизией, не говоря уже о винах, которые были превосходны. Бывший повар океанских пароходов, нанятый в Бресте, отлично готовил и превзошел самого себя.
В половине одиннадцатого оба друга еще были за столом, и неутомимый Жак наконец-то развеселил Дутрлеза своими остротами. В одиннадцать часов они вышли на палубу, намереваясь перед сном выкурить по сигаре. Матросы, кроме двух вахтенных, уже спали. Ночь стояла темная, беззвездная, ветер сменился на северо-восточный.
— Завтра нас ждет хорошая погода, — весело проговорил Жак, — нам будет легко работать.
— Что там за огонь? — спросил Альбер, указывая на сверкавшую в темноте точку. — Мне кажется, берег с другой стороны. Может быть, это рыбачья лодка?
— Нет. Ночью рыбаки выходят в море без огня.
— Тогда что же это?
— Мы спросим у одного из вахтенных, которые знают эти скалы, как собственный карман. Эй, Плоарек!
Матрос, куривший трубку, облокотившись на борт, обернулся и подошел к ним.
— Ты видишь этот свет? — спросил Куртомер.
— Вижу, капитан, — ответил матрос, поднося руку к глазам, — это фонарь.
— Где он горит?
— На Боссевен-авале, капитан.
— Зачем?
— Там ставят корзины.
— И правда! Место, должно быть, хорошее. Мне это не пришло в голову, и я удивился, зачем нужен фонарь на голой скале. Откуда этот человек?
— Из Порсаля. Он уже возвращается и приедет сюда завтра, чтобы поднять корзины.
— Он, быть может, согласится продать нам свой улов. Спасибо, Плоарек.
— Я слушал, но ничего не понял, — сказал Альбер, когда матрос ушел. — Что значит «ставить корзины»?