Дело небрежной нимфы
Шрифт:
Дорлей Олдер вошел, а Делла Стрит придержала для него дверь. Он не стал тратить время на пустые разговоры.
– Мистер Мейсон, – заявил он, – это дьявольски скверное дело.
– Безусловно.
– Мой племянник был холостяком, – продолжал Олдер. – Я его ближайший кровный родственник, и теперь вся ответственность за его бизнес ложится на меня.
Мейсон, сохраняя непроницаемое выражение лица, утвердительно кивнул.
Дорлей Олдер уселся в большое кресло для клиентов.
– Что теперь будет с этим делом против Дороти Феннер, мистер Мейсон?
– Полагаю,
– А вам не приходит в голову, мистер Мейсон, что власти, может быть, попытаются впутать Дороти Феннер в убийство?
– Такая возможность существует, – кивнул Мейсон, изобразив беспечный вид. – Ведь мы имеем дело с выборным шерифом графства, так что случиться может всякое. Однако, если окружной прокурор попытается заподозрить Дороти Феннер, он рискует оказаться в смешном положении.
Дорлей Олдер вынул из кармана записную книжку в кожаном переплете.
– Я вам обещал в прошлый раз, что в моем лице вы обрели союзника, – сказал он. – Сейчас я вам это докажу. Револьвер, из которого был застрелен мой племянник, – его собственный.
– Черт возьми! – только и мог сказать адвокат.
– Да, это так: один из новейших «смит-и-вессонов», со стволом в два дюйма. Тридцать восьмой «специальный» калибр.
– Вы уверены?
– Вполне. Я не только проверил по накладной, где он купил это оружие, но и сделал заключение, что оружие, по-видимому, было при нем, когда он погиб. Шериф, как я понимаю, в данный момент старается скрыть этот факт от прессы.
– Значит, это могло быть и самоубийством?
– Не берусь утверждать это. Разумеется, существуют такие доказательства, как следы пороха на коже, которые должны приниматься во внимание следствием. Технический эксперт высказал предположение, что револьвер в момент выстрела находился слишком далеко от потенциальной раны и что на самоубийство это не похоже.
– Но из револьвера был сделан выстрел? – спросил Мейсон.
– Не только был разряжен один патрон, но и, как я понимаю, было доказано, что мой племянник держал револьвер в руке, когда стрелял. Он был левша, и анализ очень убедительно показал, что на левой руке у него остались пятна нитрата… и пять часов тому назад шериф взял Дороти Феннер под стражу.
Мейсон задумался.
– Я боялся, что случится что-то в этом роде, – сказал он. – А бутылку с письмом вы нашли?
– Я – нет, но власти очень тщательно обыскали письменный стол и кабинет, прежде чем допустить туда меня. Может быть, они и нашли ее, но решили пока ничего не говорить об этом.
– Послушайте-ка, если Джордж Олдер выстрелил из этого револьвера и пуля не вошла в его тело, так где же она тогда?
– Ее не нашли. Можно предположить, что она вылетела через одно-единственное место, где, правда, не оставила никакого следа: через застекленную дверь-окно. Медицинское свидетельство говорит, что Джордж упал на ходу. Он упал вперед, лицом вниз. Когда в него выстрелили,
– Во что он был одет?
– В свободные спортивные брюки и мягкий спортивный пиджак, в которых он обычно ходил дома. За несколько дней до случившегося несчастья он рисовал у себя на яхте, и на пиджаке осталось несколько пятен от масляной краски, а также очень маленький треугольный разрез на левом рукаве возле манжета. Если он ждал посетителя – а он, по-видимому, ждал, – то это, скорее всего, был не слишком важный гость, чтобы для него переодеваться. Это был кто-то, кого он принимал по-домашнему.
– Как члена семьи? – подсказал Мейсон.
Дорлей Олдер сухо улыбнулся:
– Я готов был употребить это же самое выражение, мистер Мейсон, пока не сообразил, что, за исключением Коррин, которая исчезла при таких обстоятельствах, что я не надеюсь увидеть ее живой, единственным членом семьи остаюсь… я.
– У вас есть алиби? – тоном беззаботной светской болтовни осведомился Мейсон.
– Вы хитрый адвокат, мистер Мейсон, – серьезно сказал Дорлей Олдер. – Мягко стелете, но жестко спать…
– Ну-с, так как же с алиби?
– Я холостяк, мистер Мейсон, и уже не служу. Мое любимое и главное занятие – чтение. Мне шестьдесят три года, и я надеялся продолжать получать проценты с моей части капитала, находящегося под опекой, и вести спокойный, размеренный образ жизни.
Два других наследника были намного моложе меня. Я, разумеется, предполагал, что уйду из жизни, когда суждено, и оставлю богатство двум юным существам – они должны были унаследовать его. Теперь я оказываюсь единственным наследником, ответственным за капиталовложения, и это мне совсем не нравится.
Мне некому оставить состояние, а ответственность за управление капиталом, боюсь, не даст мне возможности жить, как я собирался. У меня весьма шаткое алиби – свидетельство человека, который вчера во второй половине дня чистил мою машину. Или показания спидометра, исключающие возможность моей поездки к дому моего племянника, а также состояние спидометра, которое свидетельствует о том, что с ним не было проделано никаких манипуляций.
И я не настолько глуп, мистер Мейсон, чтобы не понимать, что власти относятся ко мне с подозрением и проверят каждый мой шаг, каждое мое движение с особым тщанием.
Вы понимаете, что я очень занят сегодня утром. У меня тысяча дел на руках. Наша корпорация управляет огромной, широко разветвленной империей. И признаюсь, я не очень хорошо знаком со многими деталями нашего управления. И вдруг на меня сваливается страшная ответственность. Вдобавок я прекрасно понимаю и то, что за моей спиной шепчутся люди. Положение, прямо скажу, незавидное.
Мейсон понимающе кивнул.
– Но я зашел к вам, чтобы заверить вас, мистер Мейсон, что сказанное мною вчера остается в силе: вы приобрели друга и союзника не только во мне лично, но и во мне как единственном оставшемся в живых представителе корпорации «Олдер ассошиэйшнс, инк.».