Дело о Чертовом зеркале
Шрифт:
Назарский кивнул, и все трое в сопровождении весьма довольного Воробейко отправились в кабинет старшего полицейского надзирателя.
Надо заметить, что в Старокузнецке кулачный бой был развит весьма сильно именно в виде стеношного боя. Свалошные битвы, когда каждый боец бился сам за себя, или поединки «сам-на-сам» здесь, конечно, практиковались, как и в соседних губерниях, но особым вниманием горожан не пользовались. Хотя существовало немало мощных бойцов, ходивших только один на один и пользовавшихся большой известностью. Так, славились бойцы из местных оружейников: Алеша Ракитин, Тереша Кункин, Никита Долгов. Все знали четверых
А вот бои «стенка на стенку» любил весь Старокузнецк от мала до велика: и смотреть, и участвовать. Чаще всего действо происходило по большим праздникам: зимой на льду Хопра недалеко от храма Введения Богородицы, а в прочие месяцы – на Гусиловском поле. Самые масштабные бои были, когда бились городские против слободских. От слободских выступали жители соседних деревень, фабричные чулинской мануфактуры и рабочие стрыльниковского завода. Были от них настощие силачи: дубильщик кож Меркулов, мельник Кольша Сироткин с огромными руками лопатой, татарские халяльщики Сагатулин и Багитов.
Да только никак им было не сдюжить с городскими. Были у городских свои надежа-бойцы: надсмотрщик гражданской палаты Шаров, бухгалтер казначейства Антонов, банщик Редька и вольноопределяющийся Третьего Поволжского полка, квартировавшего в Старокузнецке, Валерьян Макартычев. Уж если они вступали в дело, то могучего натиска лихой четверки не могла удержать даже стенка в сотню бойцов. Иногда за городских выступал и доктор Родин, сильнейший боец, прошибавший любые стенки быстрыми и точными ударами, да в последнее время это дело он бросил: начал много оперировать, значит, надо было беречь руки.
Сперва под особый наигрыш «на драку» балалайки, гармошки и ложек выпускали острых на язык зачинщиков драки, которые заводили бойцов обидными прибаутками. Потом бились потешные детские стенки, потом подростки, а потом уже шел и взрослый бой. Но вот последние пять лет слободские отступали с поля брани: попал под станок и стал инвалидом их лучший боец рабочий Шичко.
Страстный болельщик слободской стороны Никанор Стрыльников места себе не находил и всячески пытался подбодрить свою сторону. На время боя он выдавал бойцам дубленые романовские шубы, сильно смягчавшие удары, вязаные узорчатые рукавицы и красные кушаки. А еще фабрикант отыскивал здоровенных парней, чтобы усилить свою стенку, да ничего у него не выходило. А вот на прошедшую Масленицу удалось его подручным разыскать двух бойцов в Спасском уезде: братьев-близнецов Митрофана и Егора Емельянчиковых, мясников, ударом кулака убивавших быка-трехлетку и останавливавших тройку коней на полном скаку. В самом деле, стенка слободских выиграла безоговорочно.
– Два братана эти, – рассказывал Воробейко, – как пошли крошить, так наших надежей и атамана сразу и вышибли. Вроде не больно здоровые, а удар у них – бабах! – и поминай как звали. Ну а там с боков ихние подтянулись, нам только и осталось драпака давать. Так и чем дело-то кончилось: как водится, пошли потом все в кабак. Стрыльников подошел при всем честном народе и дал братьям золотые часы на цепочке, мол, заслужили, мол, мое слово тверже кремня. А те ему: что ж ты нам одни-то часы суешь? Нас ведь двое, плечо к плечу бились! Стрыльников и говорит: жирно вам больно двое часов, по очереди носите. Ну те и взъерепенились, что тот-то обманул их, прыгнули было, да Стрыльников-то сам кого хочешь уложит. Как толкнет братанов, те и полетели вверх тормашками, во как. Кинул денег на стол,
– Знаю я Емельянчиковых, – задумчиво сказал Родин. – Бьют размашисто, по-русски. И удар сильный, не поспоришь.
– И что, Георгий Иванович? – Торопков аж привстал. – Может такое быть?
– Вполне. Сильный удар в область сердца, нанесенный профессионалом, безусловно, мог привести к разрыву мышцы. Если, предположим, ударить не костяшкой, а «копытом», или «молотом» кулака, или же, к пример, открытой ладонью, то и синяка бы на груди не осталось.
– Все совпало – приказчики, бойцы! Все один к одному!
– А знаете ли вы, – спросил Родин, – у кого эти братья служат?
– Знаю, как не знать, – отвечал Воробейко, – в Спасском уезде у купца Ляткина – скотный двор. Огромаднейший! У него мясо берут для ресторанов и званых обедов, колбасы еще он делает отличные. Вот у него они и работают в мясной лавке. И живут там же рядышком.
– Вот что, – вскочил с места Торопков, – времени у нас мало. Воробейко, вы, мне кажется, в обычных агентах заходились! Пора вас к старшему представлять!
Воробейко довольно замурчал, дескать, рады стараться-с.
– Давайте-ка закладывайте пару, поедем к «Монмартру», там возьмем этого швейцара из ресторана, чтобы на месте опознание провести. И если они – то сразу и возьмем голубчиков.
До Спасского от управления было верст двадцать – служебная коляска добралась до скотного двора Ляткина быстрее чем за час. Но тяжелый запах скота и пережженной костной муки возвестил о приближении куда раньше. Несмотря на то что ярко светило солнце, настроение у сыщиков испортилось.
Забор вокруг двора был высок и мрачен. Перед широко распахнутыми дверями мясной лавки свора жирных собак лениво боролась за особо большую берцовую кость.
– Мда, зловеще выглядит, – заметил Торопков. – Что ж, давай, голубчик, – он посмотрел на швейцара, который, сняв свое парадное платье и переодевшись, стал похож на спившегося купца. – Иди в лавку да закажи фунт сарделек, скажи – на пробу. Если понравится, мол, будем для кабака брать сто фунтов в неделю. Да смотри на приказчика внимательно – он или не он.
Швейцар огладил бороду и направился в лавку. Время, как обычно бывает в таких случаях, стало тянуться мучительно долго. Говорить не хотелось. Наконец посланник вышел, держа в руках бумажный пакет с сардельками. Еще не подойдя к коляске, он уверенно закивал, как китайский болванчик.
– Ну что? – нетерпеливо спросил Родин. – Точно ли уверен, что он?
– Они! – ответил швейцар. – Они ж близняши, как на одно лицо обои! Ростом точно выходит, чуть повыше меня. Усишки вроде такие же, шильцем. Волоса темно-русые, точно. А рожей-то непонятно, он же замотанный был. А вот рушник точно тот, признал я. Рушником он же перевязанный был. Вот рушник и висит на плече, у того, что за прилавком.
– Ну что ж, отлично. Воробейко, идемте. Георгий Иванович, вы, конечно, не обязаны… – начал Торопков, но Родин уже выпрыгнул из коляски. А вот агент что-то замялся.