Дело о карикатурах на пророка Мухаммеда

Флемминг Росе

Подобного мнения придерживаются и некоторые мусульмане Великобритании. Однажды кто-то оставил на автоответчике Намази сообщение: “Тебя обезглавят”. Однако Намази не позволила вогнать себя в страх, признавая тем не менее, что такие угрозы не оставляют ее равнодушной, особенно после рождения ребенка.

По словам Намази, публичное признание бывших мусульман в своих религиозных взглядах напоминает ситуацию с гомосексуалистами тридцать лет назад. Сексуальная ориентация и религия — личное дело каждого, но в те времена, когда общественное мнение угрожало гомосексуалистам, всячески вытесняя их из общественной жизни, им было очень важно публично показать, что они этого не боятся. Сегодня то же самое происходит с отношением к исламу критически настроенных мусульман, хотя Намази не любит, когда ее так называют, считая, что у ее личности есть и другие стороны.

“Мы надеемся, что наше открытое выступление позволит победить страх и ощущение

всеобщего неодобрения, которые испытывают бывшие мусульмане. По реакции окружающих мы видим, что таких людей много, однако они боятся публично признать свои убеждения и предпочитают оставаться анонимными. Их можно сравнить с теми, кто отрекся от христианства в эпоху инквизиции. Мы хотим показать жителям Великобритании и всей Европы, что не все выходцы из мусульманских стран придерживаются ислама, что существуют различные позиции и что имамы не выражают мнение большинства” — так говорила мне Намази во время конференции в Кёльне, когда мы беседовали в одной из аудиторий университета.

Мариам Намази исполнилось двенадцать лет, когда после революции 1979 года к власти в Иране пришли религиозные деятели. Она помнит появление в школе бородатого мужчины в странном одеянии, который потребовал разделить мальчиков и девочек. Впоследствии школу закрыли, поскольку ее следовало “исламизировать”. То же самое должно было произойти с учебниками. Члены исламистского движения “Хезболла” выкрикивали бранные слова вслед Намази, когда она шла по улице без платка. Намази не может забыть зрелище настоящих казней, которые демонстрировались по телевизору чуть ли не каждый день. В 1980 году семья Намази решила переехать в Индию, откуда затем переправилась в Великобританию. Наконец им удалось получить убежище в США, где Мариам поступила в университет.

Она не особенно задумывалась о своем отношении к исламу и религиям вообще до поездки в Судан в 1988 году для работы с эфиопскими беженцами в рамках гуманитарной деятельности ООН. Полгода спустя полковник Омар аль-Башир в результате второго за последнее десятилетие переворота захватил власть и установил правление ислама. Намази видела, как религиозные фанатики вводили шариатское право, что произвело на нее сильнейшее впечатление. Она признала, что отныне не только не является практикующей мусульманкой, но и вообще не верит в Бога. Рассматривая религию как угрозу личной свободе, Намази стала участвовать в неофициальной правозащитной группе, вызвавшей гнев властей, которые начали всячески третировать ее. “Они считали, что имеют право вмешиваться в мою частную жизнь. Они приставали ко мне и задавали очень личные вопросы, которые, по моему мнению, их совершенно не касались. Им не нравились мои ответы, поэтому они начали угрожать мне. Парень из службы безопасности предупредил меня, что я рискую попасть в автокатастрофу, если продолжу свою работу”.

Опасаясь за безопасность Намази, представители ООН вывезли ее из Судана. Впоследствии она участвовала в оказании гуманитарной помощи иранским беженцам по всему миру и неоднократно противостояла общественно-политическим движениям и правительствам, которые во имя религии стремятся ограничить свободу людей. “Они хотят контролировать все стороны жизни своих граждан, они вмешиваются в то, как люди одеваются, что едят и пьют, какую музыку слушают, с кем занимаются сексом у себя дома и что рисуют. Все должно контролироваться и регулироваться”.

Намази считает, что всем СМИ следовало перепечатать “карикатуры на пророка Мухаммеда” в 2006 году, и называет извинения газеты “Юлландс-Постен” за оскорбление чувств мусульман “слишком наивными”. Она разместила “карикатуры” в своем блоге и выступила в марте 2006 года на Трафальгарской площади в Лондоне во время демонстрации, где рисунки фигурировали на плакатах наравне с такими лозунгами, как “Религия, руки прочь от жизни женщин!” и “Да здравствует безусловная свобода слова и вероисповедания!”. Намази категорически не согласна с мнением тех, кто считает “карикатуры” расистскими или воспринимает их как оскорбление мусульман. “Я не понимаю, как “Опера Джерри Спрингера” или “Жизнь Брайана по Монти Пайтон”, сатирически изображающие христианство, могут считаться проявлением расизма в отношении этой религии. Критика и высмеивание религий и идей или же ненависти к идеям, вне зависимости от мнения папы римского и правительств мусульманских стран не являются расизмом. Это просто бессмысленно. Людям пытаются внушить, что идеи, религии и культуры могут требовать особых прав из-за того, что кто-то считает их священными. Между тем священным является только человек, который, соответственно, может требовать соблюдения его прав”.

Мариам Намази осуждает тех, кто рассматривает карикатурный скандал как конфликт между крупной газетой и слабым меньшинством, считая, что они мыслят слишком узко и слишком легко идут на уступки. Она полагает, что такие критики полностью игнорируют историю последних тридцати лет, в течение которых ислам как политическая

идеология постепенно завоевывал все новые пространства, и упускают из виду тех, кто подвергся преследованию и дискриминации во имя ислама. “Я не верю, что женщины, которых забивают камнями до смерти, считают своих палачей представителями преследуемого и угнетаемого меньшинства. Исламские правительства и общественно-политические движения вырезают людей во имя религии. Поэтому когда говорят, что публикация рисунков является не реализацией права на свободу слова, а оскорблением слабого меньшинства крупной газетой, то это всего-навсего жалкая отговорка, попытка умиротворить разгневанных мусульман и оправдать свое молчание об исламе. Такое высказывание не имеет ничего общего с действительностью. Если кто-то начинает критиковать ислам, его обвиняют в намерении оскорбить мусульман, однако равенство, права и уважение действуют лишь в отношении людей, а не религии и веры. Сколько мы, выходцы из мусульманских стран, еще должны прожить в Европе, чтобы нас начали рассматривать как часть социума? Почему реакция кучки лиц на рисунки воспринимается как мнение всего меньшинства? Это реальная проблема, поскольку общественно-политические движения, идеологией которых является ислам, заинтересованы в том, чтобы нас всех считали мусульманами. Подобная позиция дает им легитимность, поэтому те, кто утверждает, что рисунки оскорбили всех мусульман или их абсолютное большинство, поддерживают таким образом исламские движения, помогая им влиять на развитие ситуации”.

Намази возмущенно фыркает, не повышая, однако, голоса и не выражая гнев каким-либо другим способом, когда я рассказываю ей о распространенном аргументе, что “Юлландс-Постен”, как немусульманской газете, следовало воздерживаться от публикации “карикатур на пророка Мухаммеда”, предоставив самим мусульманам нарушать запрет на изображения и подвергать ислам сатире. “Как только они осмеливаются это говорить? По этой логике, датчанам, голландцам, британцам и всем, кто принимал участие в борьбе против апартеида в Южной Африке, следовало позволить южноафриканцам жить в своих племенах без всяких гражданских прав, пока они самостоятельно не завоюют их. Они тоже не имели морального права критиковать режим апартеида. Я думала, что все мы в первую очередь люди и только потом мусульмане, христиане, индуисты, черные, белые, коммунисты и капиталисты. Я принимала активное участие в борьбе против апартеида, никогда не была в Южной Африке и, как видите, не являюсь чернокожей, так что мне тоже следовало бы оставаться в стороне, — говорила Намази. — Я также являюсь вице-президентом Союза гомосексуалистов и выступаю против гомофобии, не будучи при этом лесбиянкой. Но по мнению большинства, я должна быть одной из них, чтобы иметь полное моральное право защищать гомосексуалистов. Кто-то еще утверждает, что только теологи могут говорить об исламе, поскольку простые люди неспособны на это. Я могу бесконечно приводить подобные примеры. Всегда можно найти хорошую отговорку, чтобы ограничить право других на критику. Так не пойдет. Право критиковать ислам аналогично праву критиковать сионизм. Мне не нравится ни ислам, ни сионизм, поэтому я критикую и то и другое. К сожалению, слишком многие требуют, чтобы с исламом обращались как с личностью, имеющей определенные права, и обвиняют в клевете тех, кто нападает на Мухаммеда и его религию”.

Политическое сознание Мариам Намази проснулось в 1994 году во время съемок документального фильма, когда она познакомилась с марксистом иранского происхождения Мансуром Хекматом и его идеями в лагере для беженцев в Турции. Ее соотечественник и ровесник Афшин Эллиан еще в молодости активно участвовал в политической борьбе на их родине в Иране. Он находился под влиянием старшего брата, который после непродолжительного участия в экстремистских религиозных движениях стал активистом левого крыла. Когда в 1979 году разразилась революция, Эллиану исполнилось тринадцать лет, он и большинство его соратников не очень хорошо представляли, ради чего проводят акции протеста. “Во время ежедневных демонстраций мы кричали, что хотим свободы, но если бы кто-то спросил меня, в чем она состоит, я бы не смог убедительно ответить, как и мои старшие товарищи”, — говорит Афшин Эллиан.

Мы сидим в его офисе в Лейденском университете. За окнами серый январский день 2009 года. Лейден — уютный городок в Южной Голландии с каналами, узкими переулками и ста пятнадцатью тысячами жителей. Эллиан работает на юридическом факультете местного университета с 2003 года, защитив диссертацию о деятельности комиссии по здравоохранению в Южной Африке после упразднения режима апартеида. Ему уже исполнилось сорок два. Копна его густых черных волос словно выточена из эбенового дерева, маленькие очки то и дело съезжают на нос, и через равные промежутки времени Эллиан вежливо спрашивает, не буду ли я против, если он закурит еще одну сигарету. Во время разговора обнаруживается, что Эллиан любит посмеяться, несмотря на всю свою серьезность.