Дело о карикатурах на пророка Мухаммеда
Шрифт:
Чтобы добраться до его офиса, мне сначала пришлось пройти через стеклянную дверь с электронным замком и объяснить цель своего визита двум телохранителям, которые сопровождают Эллиана на работу. Такие меры безопасности пришлось принять, когда в 2005 году после убийства Тео ван Гога Эллиан призвал интеллектуалов высмеивать ислам, сделав его предметом шуток, художественного и философского исследования, как это произошло с христианством. “Я призываю всех художников, писателей и людей с высшим образованием прекратить дискриминацию ислама. Когда по телевизору и в сотнях театров будет высмеиваться ислам и когда интеллектуалы начнут более критически высказываться об этой религии, мусульмане поймут, что такое толерантность. Террористы могут запугать и уничтожить небольшую группу критиков, но не могут убить
Угрозы смертью не заставили себя долго ждать, и далеко не все нидерландские сатирики, редакторы и интеллектуалы согласились последовать призыву Эллиана, который прекрасно понимал их мотивы. Он сам ощущал стойкое нежелание заниматься исламом, однако его отношение изменилось после терактов в США, которые потрясли западный мир. Когда Эллиан и его жена, уроженка Афганистана, в 1989 году приехали в Нидерланды как беженцы, он потратил много сил, чтобы выучить нидерландский язык, получить юридическое и философское образование и осознать, что же именно не так с исламской революцией дома в Иране. Все это ему пришлось отложить, когда Нью-Йорк и Вашингтон подверглись атаке террористов. “У меня не было никакого желания изучать ислам, я стал европейцем, однако все изменилось одиннадцатого сентября. “О нет, — подумал я, — я снова на Ближнем Востоке”. У меня было такое же ощущение, как после иранской революции, будто меня снова взяли в заложники радикальные мусульмане. Это было ужасно”.
Афшин Эллиан вырос на севере Ирана в 1970-х. В семье он был младшим из семи детей. Его отец, офицер в отставке, не любил исламских священнослужителей, но был по-своему религиозен. Каждую пятницу он водил детей в свою собственную “мечеть” — местный кинотеатр, где вместе с Голливудом в качестве гида семья отправлялась в далекие страны. Как результат, у Эллиана сформировалось космополитическое мировоззрение, за что он глубоко благодарен своему отцу.
Отец погиб в автокатастрофе спустя несколько месяцев после революции 1979 года. Последующие годы стали драматичным периодом в жизни семьи Эллиана, принеся ей много боли. Вместе со своими соратниками по левому крылу Эллиан часто принимал участие в демонстрациях за свободу, но никто из них не представлял, как ее достичь. Молодое поколение не понимало идей Маркса, не видело разницы между взглядами философа в молодости и в более зрелом возрасте. Они не знали, что происходило в Китае, Советском Союзе и на Кубе. В отличие от европейского левого крыла 1970-1980-х, их контакты с окружающим миром были ограниченны. Они не понимали суть конфликта между Востоком и Западом и слишком слабо владели английским, немецким или французским языком, чтобы самим разобраться в ситуации. “Мы страстно желали свободы, но не знали, в чем она состоит. Именно об этом сейчас идет дискуссия в Европе, поскольку мусульмане оказались в той же ситуации, что и жители Ирана в 1970-1980-х. Многие из них не понимают, что свобода включает и возможность других выражать несогласие с тем, во что они верят, и критиковать чужую идеологию и культуру”, — объяснил Эллиан.
Спустя почти полгода после революции новый режим стал терроризировать инакомыслящих, сначала крайне левых, затем исламских марксистов, моджахедов и умеренных левых. Двоих родственников Эллиана казнили за контрреволюционную деятельность, один из них был сыном его дяди и принадлежал к тем же левым кругам, что и Афшин. “Мне едва исполнилось пятнадцать-шестнадцать лет, когда пришлось скрываться от властей. Какое-то время я прятался у дяди, которому напоминал о его казненном сыне. Однажды он со слезами спросил меня, почему я жив, когда его сын умер. Мне было больно, но я его понимал, поэтому сказал себе: “Хорошо, такова жизнь, ты рискуешь быть повешенным или замученным, но должен разобраться, как до этого дошло””.
Несколькими месяцами позже Эллиан перебрался на верблюде в Пакистан, откуда полгода спустя отправился в Афганистан. Оказавшись в Кабуле,
Оглядываясь назад, Эллиан вспоминает, что в первую очередь на Западе его поразил контраст с тем миром, откуда он приехал: нидерландцы запросто обсуждали общественно-политические темы в кафе и других общественных местах. Они критически отзывались о правительстве, не озираясь и не беспокоясь, что кто-то услышит их слова. Они громко разговаривали, нисколько не понижая голос, когда обсуждались политические отношения. “Для меня это стало большим сюрпризом. Я привык молчать, не произнося ни единого лишнего слова вне дома. “Ничего себе, — думал я, — какая тут свобода, они говорят то, что думают, и никто их не преследует”. Поэтому я решил изучать юриспруденцию. Я хотел понять, как при этом голландцы живут вместе и никто не убивает друг друга, как люди могут открыто говорить, что чем-то недовольны, и это не ведет ни к какому насилию”.
— Что же вы поняли во время учебы? Почему жители Голландии не убивают друг друга, хотя критикуют политиков и лиц, имеющих власть?
— Я изучал законы и право, основные положения правового государства и значение конституции как нерушимой опоры политической действительности. Я узнал, что подразумевает понятие свободы и что следовало сделать в Иране после революции для ее защиты. К сожалению, в то время только Хомейни знал, чего хочет и каким образом его планы должны проводиться в жизнь. Окончив юридический факультет, я понял, как политическая идея соотносится с конституцией, политическим порядком в демократическом обществе, я осознал абсолютную необходимость принимать многообразие мнений, даже неправильных и отвратительных точек зрения, и важность признания политической оппозиции.
Изучив западную философию, Афшин Эллиан также понял, что европейская культура пронизана духом самоосуждения и что многие европейцы слишком легко уступили таким тоталитарным идеологиям, как фашизм, коммунизм и нацизм, не веря в силу собственной культуры. “Из-за подобных настроений чужие культуры порой воспринимаются некритически, даже романтически, хотя при более тесном знакомстве выясняется, что ничего подобного в них нет. Самоосуждение отчасти вызвано чувством стыда за колониальную эпоху, но есть и другие, более глубинные причины. Европейское самоосуждение означает, что
Европа воспринимается более расистской и нетерпимой, чем большинство других частей света, хотя это вовсе не так”.
По словам Эллиана, самоосуждение включает в себя угасающую способность различать добро и зло, этичное и неэтичное, что объясняет, почему кому-то может прийти в голову сравнивать убийцу Тео ван Гога Мохаммеда Буйери с Айаан Хирси Али, записав их обоих в фундаменталисты, пусть каждого из них по-своему. Он — исламский фундаменталист, а она — “просветительский фундаменталист”. “Раз за разом европейцы демонстрируют, что не могут отличить преступника от жертвы. Жертву называют преступником, а преступника — жертвой, и поэтому кто-то страдает от последствий европейского нигилизма. Когда европейцы перестанут отличать фундаментальные ценности друг от друга, в конце концов не окажется никого, кто смог бы защитить Европу”.
— Вы можете привести пример?
— Подобная тенденция четко прослеживается в дискуссии о свободе слова. В этой сфере мы больше не являемся европейцами. Возможно, мы стали арабами или же переняли исламский или советский взгляд на свободу слова. Во всяком случае, мы отстаиваем вовсе не европейское восприятие свободы слова. Основой прежней силы Европы была защита свободы. В европейском понимании толерантность предполагала готовность смириться с оскорблениями и причиняемой ими болью как одно из следствий реализации права граждан на свободу слова. Христиане учились терпеть эту боль, параллельно отрицая существование Бога и непогрешимость Священного Писания и завоевывая таким образом свободу. Сейчас ситуация полностью изменилась.