Дело о кониуме
Шрифт:
— А у тебя что? — спросил Иерихон Ершова.
— Нуль, как говаривает знаменитый инспектор угро капитан Переднев.
Стукнуло. Потянуло ветерком. Из сеней послышался женский голос:
— Дарья, толстого позови.
Снова стукнуло. Хозяйка провела глазами по гостям, остановилась на Иерихоне:
— Пойдем, бабка зовет.
Быченко и Дарья вышли на улицу, через минуту женщина вернулась.
— Сейчас и ваш друг будет. — Улыбаясь, она подошла к Ершову и шепнула: — А если служивому поднести, не донесет?
— Нет, —
— Да я от твоего перегара пьян, а ведь назад еще возвращаться. Выпью — не дойду.
— А вы не лезьте вверх, вы вдоль реки вниз идите, потом увидите трубу, держите на нее и версты через четыре окажетесь на совхозной дороге, а там на первом грузовике до шоссе подвезут.
— До бетонки?
— Тоже хватил, бетонка в другой стороне. Близок локоток, да не укусишь.
— А у нас машина на бетонке. Ладно, мать. А вот ты, Серега, скажи, где теперь Муханова-то искать.
— Видно, не дошел он. В снегу.
— Да, — вздохнул Переднее.
Дарья достала лампу, зажигая фитиль, покачала головой:
— Колька-тракторист давно не заезжал, керосина всего ничего.
— Россия в двадцать первом веке, — констатировал Ершов.
— Да был здесь ток, ничего, — словно оправдывалась Дарья. — Это потом срезали, когда мы вдвоем остались.
Гавкнула собака, проблеяла коза. Скрипнув дверью, в дом вошла старуха:
— Дарья, зверя подержи, а вы, ребята, собирайтесь, толстый зовет.
Переднее и Ерш переглянулись, но ничего не спросили, лишь Переднее, накидывая шинель, незаметно расстегнул кобуру, а Ершов, влезая в теплые влажные брюки, в голове восстанавливал расположение дворовых построек.
До соседнего дома добрались без приключений. Вошли, от порыва ветра дверь за спиной захлопнулась. Беспросветный мрак окружил героев. Переднее положил пальцы на рукоять пистолета и замер. Ершов на цыпочках, затаив дыхание, шагнул в сторону. Тишина. Мрак. Но вдруг раздался голос Иерихона:
— Притопали, сыщички, золотая рота.
Вспыхнула спичка, загорелся фитилек керосиновой лампы, выделяя сумрачный, желтоватый жидкий свет.
— А вот и покойничек. — Иерихой выкатил глаза, открыл рот и указал перстом.
На кровати лежал человек, лоб которого был обмотан полотенцем, щеки и подбородок покрыты щетиной, кожа вокруг глаз имела непередаваемый желто-сине-буро-зеле-ный цвет, а на носу и ушах серела.
— Он жив? — в один голос спросили детективы.
Губы человека медленно зашевелились:
— Пока жив.
— Но его надо в больницу! — ахнул Переднее.
Павел открыл глаза:
— Я уже сажусь, Иерихона Антоновича через окно узнал. Оживу сам, а там, там опять достанут.
Ершов подошел к постели:
— Так объясните ж, в чем дело? За что вас так?
Павел говорил,
— Догадался, видно, я правильно, а? Судя по сырью, лаборатория, где Аратюнов, наркотики делает.
— Что?! — почти крикнул Переднее. — Что?!
— Наркотики, и, простите, я устал.
Муханов закрыл глаза, а капитан заходил по комнате.
— Наркотики? Наркотики. Но мы же в институте искали?
— Что? — хмыкнул Ершов.
— Труп. Конечно, его труп. — Переднее задумался и вдруг засуетился. — Так, надо срочно в город, срочно надо.
— А тебя самого там не грохнут?
— Не первый год замужем.
Иерихон сел на стул и начал развязывать шнурок на ботинке.
— Пистолет, — тихо сказал он.
— Что пистолет?
— Наденешь мои ботинки, лыжи, ключ от машины возьмешь, а пистолет дашь мне.
— Вы с ума сошли?
— Пистолет дашь, — хмуро повторил Иерихон. — Если все же тебя пришьют и пошлют кого сюда? — сняв ботинок, он кинул его Передневу и повторил: — Пистолет.
— Черт! — Переднее замешкался. — Пропадешь с вами ни за грош! Утюгом отобьетесь. А завтра-послезавтра вернусь…
— Иди, с Богом, иди.
Когда Муханов очнулся в очередной раз, Ершов с Иерихоном уже тяпнули по стакану самогона, наелись картошки с салом и перешли с хозяйками на «ты». Заметив, что Павел открыл глаза, мужчины передвинулись к его постели, а женщины незаметно удалились.
— Удивительно, — сказал Ершов. — Я столько всего слышал о вас, но так до сих пор не пойму, кто вы?
— Слишком мягкий человек.
— Все ваши родственницы так по-разному о вас отзывались.
— Конечно. — Муханов попытался улыбнуться, но тут же от боли зажмурил глаза. — Они у меня все очень славные, но всем так трудно живется, и все из-за нас.
— Нас?
— Из-за нас, мужиков. Видите, куда летит страна? Страна, в которой их и нашим детям жить. О той же наркоте я давно предполагал, но… Я, все мы, мы, вроде, все правильно, сами по себе, делали, но существовали, нежили, плыли спокойно по воде, как чурочки, как дерьмо, а надо было застревать, топорщиться, ощетиниваться, ну, как…
— Как ерш, — засмеялся Ершов.
— Мы еще дадим всем такого дрозда, — прорычал вдруг, стукнув кулаком в ладонь, профессор Быченко Иерихон Антонович и заругался заливисто, грязно, весело, как ругался последний раз полвека назад, когда, весь залитый студеными октябрьскими волнами, вгонял с палубы тонущего катера снаряд за снарядом в немецкую батарею, прячущуюся в скалах ныне чужой страны Украины.
Татьяна Алексеевна