Дело о красной чуме

Сэйнткроу Лилит

Опаснее было то, что Рудьярд бросит ядовитое тихое слово среди ее врагов… и Микала. Их было много. Подозрения, что Микал мог быть из рода, который нельзя обучать быть Щитом, были опасными, ведь за такое — поскольку он уже был обучен, хотя Эмма не понимала тогда, как бы это допустили, ведь проводилось много тестов, — сразу убивали по закону.

Даже право главного волшебника на Щит и вещи могло быть… подавлено… перед законом. Эмма думала об этом и всякий раз приходила к одному выводу.

Даже

если Микал был не таким, как она думала, у нее хватало врагов, по одному они были мелочами, но их сила вместе могла лишить ее присутствия Микала, а его — жизни.

«Я не хочу быть против всех главных империи, спасибо», — сказала бы она, если бы у нее хватало дыхания. Но сейчас его не хватало.

Она рисковала не зря, взяв его на земли Коллегии.

«Мне все равно, кто он, — говорила она себе. — Я доверяла Микалу, и он это не изменил. Смешно думать, что кого-то из тех могли обучить на Щита. Это невозможно. Тесты Щитов тщательные».

Тогда почему она попросила Эли следить за ним?

* * *

Целители гордились белизной, их зал был в белой ткани без пятен. Марлоу звал их «белыми чудиками», ведь они все время кланялись и боялись инквизиции, это не забыли даже ныне. Другое их имя было невежливым, было связано с тем, что для отбеливания требовались моча и гадко пахнущие травы, а еще у них были чары, что воняли мочой и серой.

Такая чистота требовала вони. Черная ветвь, конечно, такого не скрывала. По крайней мере, Эмма.

«Если бы у тебя была совесть», — сказал Ким Рудьярд, и она отогнала эту мысль. Она запятнала себя на службе королеве, у сосуда Британии были другие волшебники, включая главных, исполняющих ее волю, но не было никого, как Эмма, решившего делать все, что требуется, для свершения ее воли. И если за это она получила презрение, это ее не убьет. Это даже было полезно.

«Осторожно, прима. Не ври себе. Конечно, порой оскорбления жалят. Иначе ты не составила бы список тех, за которые нужно отплатить».

Зал загудел, когда она переступила порог, и глаза обожгло светом. Горячая вода текла по ее щекам, но она не взяла вуаль.

Она их не будет так радовать.

Вход был увешан шуршащей бледной тканью, символы исцеления сияли на ней золотом. Традиционный алтарь из белого камня был с вырезанными спиралями, сиял почти как солнце, не радуя Эмму. Рядом с ним юный студент на посту пискнул, когда давление Примы затрепетало в воздухе.

— Добрый вечер, — Эмма остановилась. — Мне нужен мистер Колдфейт. Где он?

Это было не вежливо, но этикет уже не интересовал. Пока она ждала, слеза текла по ее щеке, нога топала под юбкой.

Студент, худой юноша с меткой префекта покрылся пятнами, заметно сглотнул. Он будет когда-то мастером-волшебником, а то и выше, судя

по его магии. Если он выживет в Коллегии.

— Кхм. Да, мэм. Ну. Сэр… он…

Эмма мысленно сжимала себя руками. Леди нельзя кричать. Она понизила тон.

— Знаю, я прибыла поздно, юноша. Если вы не знаете, где мистер Колдфейт, я пойду искать его во всех комнатах этого Дома. Дело срочное.

— Не надо пугать детей, — раздался низкий бас. — Здорово, Эм.

— Томас, — ее лицо напряглось, она надеялась, от улыбки. — У меня срочное дело.

— Конечно. К-си, — Слово прокатилось свободно, тихий гром сотряс кости и камни, и свет потускнел.

Он не был обязан так делать, но так он, похоже, показывал, что и сам был главным. Намного сильнее нее. Хоть он и не бился в дуэлях, не вел себя так, как не подобало великим целителям после Изабеллы де ла Кортины — Безумная карга смягчилась бы от его влияния.

Нет, Томас Колдфейт был бесполезным. Если его и раздражало быть без гордости в крови или дел чести, этого никто не знал, кроме Эммы.

«Он все еще ощущает то же самое?» — задумалась она не в первый раз, пока он двигался среди трепещущей ткани.

Он был целителем, но исцеление не могло распрямить его спину или убрать горб. Одно плечо было выше другого, его лицо было кривым, было видно только два больших черных глаза. У него был след медного народа в цвете кожи и одежде, все было ярким и странным. Он был алой птицей среди монохромности исцеления, золотое сияние на его толстой шее и кривых пальцах было неприятным эхом сияющего кольца Рудьярда.

Черные волосы и милые глаза, кожа, пострадавшая хуже, чем от следов сыпи у Валентинелли, его левая рука была кривой и висела с плеча, что было выше, хорошие ноги были бы завистью многих людей времен Убийцы жен, когда придумали носить чулки. Его пальцы были тонкими, а зубы — кривыми.

Такой была цена исцеления у главного. Или это избиения в детстве так исказили его, и исцеление полилось в него, как вода в надбитую чашку.

«Свет еще сияет, хоть сосуд и странный», — сказал он как-то, и Эмма, смеясь, поцеловала его твердый горячий лоб.

«Ты и твой свет. Чем он тебе помог?» — она не упустила вспышку боли в его темном взгляде тогда, но почти не обратила внимания. А потом увидела, как он смотрит в стороне на Бал шарма ее школьных лет, его лицо тогда было открытой книгой, а Эмма была в руках Левеллина Гвинфуда и смеялась.

Она редко сожалела, но порой… И после того бала Ким Рудьярд и Ллев кричали в мужской половине спален.

«Ким был бы рад узнать, что расстроил меня».

— Спасибо, — она поправила перчатки и замерла. — Я надеялась, ты будешь здесь.