Дело о мастере добрых дел
Шрифт:
– Без вас справятся?
– Нет, конечно. Вы к чему ведете, доктор?
– К тому, что надо ложиться к нам и лечиться правильно, мой хороший.
– Но-но! Ты на меня свой сироп не лей! Знаю я вас, докторишек. Мягкие такие, сначала присядь, мой хороший, потом приляг, мой хороший, а потом из ваших лап не вырваться, тут и помрешь сразу. Ты, доктор, сам сказал, моя болезнь не лечится. И я не из того теста, чтобы лежать, я лучше умру на работе!
– Вы не осознаете сложности своего положения. Я вам предоставлю бумагу, чернила и посыльного носить письма. Тут не тюрьма, в любое время можно выйти к посетителям. Вам нельзя пить вина и нельзя бегать по городу, как раньше. Умрете вы раньше времени, не закончив дела, кому от этого
– Нет, не уговоришь. Не лягу.
– А если станет плохо? Упадете где-нибудь в городе, как мне вас искать?
– Значит, так в моей судьбе записано.
Илан пожал плечами, пошел к автоклаву вскрывать укладку со стерильным инструментом и брать лекарства для плановых инъекций. Вернулся меньше, чем через сотую - Адар уже спит. Уколы Илан все равно сделал, несмотря на сонное ворчание. Потом принес из лаборатории попону, укрыл, на втором этаже холодно. Безобразие, конечно. Давно пора завести диван и одеяло, может, тогда на то, что он не спит, ругаться перестанут. Послал Неподарка за дровами и велел топить печь. Сел к столу - Неподарку с Мышью писать перечень на стерилизацию, растворы и инструмент. Задумался. Три дня без пациентов - когда с ним такое было? В первую декаду, когда приехал, и то в самом начале?.. Да он не выдержит. Он уже скучает. Может, хотя бы в город позовут? Пустите доктора Илана к больным... Это с одной стороны.
С другой - работа в госпитале, конечно, может заменить собой всю остальную жизнь, только хорошо ли это? Погружение с головой в работу - первый и главный симптом клинической картины одиночества. А еще в этом многограннике есть третья сторона: как только начинаешь чувствовать весь трагизм, пафос или исключительность собственной жизни, жизни одинокого, никем не понятого хозяина алхимической печки, не к добру помянутая господином Адаром судьба мгновенно превращает все сакральное, возвышенное и таинственное, весь этот иератический трепет и прочие высокодуховные волнения в площадный тупой фарс. И тогда ждать можно чего угодно. Тебя опустят на землю обоссаным полом, вшами и рваными наволочками в отделении, больные начнут хором блевать (и хорошо, если только блевать) в твою сторону при каждом твоем появлении, а в руки тебе немедленно положат случай, с которым ты даже теоретически не будешь знать, что делать, чего уж говорить о практике... Люди же продолжат умирать не потому, что ты мало умеешь и знаешь, ты всегда мало умеешь и знаешь, всю жизнь, как новый больной, так мало. Они будет это делать просто потому, что всё равно все беды и радости в этом мире заканчиваются именно смертью. И говорить им лучше не то, что им на самом деле нужно, а то, что они хотят услышать, потому что правда, по сути, никому не нужна... Короче, сидишь дурак дураком с самопишущим стилом в руке, изображаешь умного, то, что хочешь делать, тебе пока не разрешают, а то, что не хочешь, с сотой на сотую само сейчас вломится в дверь.
Но список для автоклава и дезинфекции Илан составить успел, и никто не вломился. Поглядывая на тяжелые дубовые створки, он взял следующий лист и стал писать письмо Адару. А что делать, если поговорить не получается и может дальше не получаться довольно долго? Пока принадлежишь себе, моментом нужно пользоваться. Письменный текст, по крайней мере, позволит не съезжать с темы на всякие житейские истории, которых много, и некоторые у них с господином Адаром даже могут оказаться общими, не упустить мелочи, не исказить суть. Четко и по пунктам: что надо, кто интересен, с кем связан, есть ли возможность достать копии документов или разговорить мелких подай-принеси... Сколько стоят услуги частного детектива, Илан не знал, поэтому открыл сейф, вынул стаканчик с новыми, недавно отчеканенными арданскими дянами и отсыпал добрую половину в полотняный мешочек, завязал и положил поверх письма. Если это покроет расходы целиком, хорошо, а нет - будет аванс. Потом его все-таки дернули. Но, вместо Намура, то говорящего "лучше не ввязывайся в это, доктор", то умоляющего "доктор, у тебя же голова варит, помоги нам думать", в кабинет заглянул Актар и попросился на перевязку. Почему не у Наджеда и не в отделении? Тот же ответ, что и у старого инспектора: да ну их под хвост. Доктор Наджед отличный хирург? Может быть. Но он слишком строго разговаривает, а доктор Актар не мальчик, чтобы его отчитывали. Конечно, он пришел туда, где гладят не ежовой рукавицей, где пожалеют и скажут ласковое слово. Не чувствуется логика в связке? Да и не надо, мы же болеем...
В лаборатории гудела открытыми поддувалами и заслонками алхимическая печка, Илан
– Скажите, доктор, фельдшерские курсы в госпитале открываются для всех?
– Образовательный ценз - грамотность, - ответил Илан.
– Кого-то записать хотите?
– Не смейтесь... Сам хочу пойти. Там же по вечерам... Как раз буду успевать.
Илану сложно было сохранить вид, будто он не удивился. У Илана из руки чуть не упал лоток с использованными бинтами. У Неподарка в углу тоже что-то зазвенело. А доктор Актар хмыкнул и сказал тихо:
– Я говорил тебе: ты не ту профессию по молодости выбрал.
Впрочем, глупо было опасаться, будто Илану дадут скиснуть совсем без пациентов. Едва советник Намур раскрыл рот, чтобы поговорить не о своих фельдшерских планах на будущее, а о чем-то более важном для государства, за доктором прибежали из акушерского: с раннего утра у себя наблюдают больную, но не могут разобрать, аппендицит это или проблемы по их части, нужно подойти и посмотреть. Подошел, посмотрел, велел брать на стол и там разбираться, пока не стало поздно. Само точно не пройдет. Женщина немолодая, за тридцать, но красивая и ухоженная, из дорогого веселого дома в верхнем квартале. Живот, как доска, при этом на доктора Илана она с нелепым кокетством хлопает глазками.
Плохо стало, когда была с клиентом, клиент принял на свой счет, распереживался, что в чем-то виноват, дважды уже присылал спросить, как она. А она, услышав про операцию, в истерику и в слезы: резать?! Будет шрам на животе, как дальше жить, как работать, кому изуродованная нужна!.. Доктор Гагал заводит привычную ему песню про "жить со шрамом или умереть без шрама прямо здесь и сейчас". Внезапно появляется сам клиент, стучит в наборное стекло двери у входа в отделение. Седой, представительный, решительный и слегка выпивший для еще большей решительности. И с цветами. Прямо с порога на все акушерское он громко предлагает замуж хоть со шрамом, хоть с тремя малыми детьми, требует вылечить, спасти, и сыплет деньги прямо на пол. Ему втолковывают, что госпиталь бесплатный, что если случай излечимый, то непременно вылечат, он извиняется, говорит что рассыпал монеты нечаянно, пытается собрать. От происходящего беременные и недавно родившие в палатах зачарованно ахают, акушерки впадают в умиление и пытаются помочь поднять просыпанное, доктор Гагал требует прекратить шум и удалиться за пределы наборных дверей вместе с оранжерейным веником, а санитар провожает заинтересованным взглядом большой серебряный кругляш, закатившийся под бельевой шкаф и не торопится сообщить об этом. И все, наверное, будет хорошо, всем нужно только слегка образумиться, перестать размахивать руками, словами, решениями и совершать другие необдуманные жесты, и просто начать лечить и лечиться.
Илан тихо попятился от суеты и постарался исчезнуть незаметно, потому что когда у людей болезнь, несчастье и кажущиеся нерешимыми проблемы, неэтично стоять и улыбаться из-за Намура, цветов, денег на полу и цитат из доктора Арайны, который в случаях неподобающего шума в отделении громогласно произносит: "Господа, не надо делать из психлечебницы дурдом!" Оперировать есть кому, с аппендицитом справятся, случится не аппендицит, справятся тем более. Если доктор Наджед возьмет операцию себе, у Илана появится примерно четверть стражи на обход отделения. А пока готовят стол в операционной и больную, можно пойти на ужин.
Дверной свинцовый переплет на выходе в сторону хирургии тоже был без трех стеклышек по центру, наверное, и с этой стороны кто-то настойчиво просился внутрь, да и выбил не нарочно. А в промежутке между хирургией и акушерским Илана дожидался хофрский доктор Зарен.
– Я к вам, - сказал он.
– Разрешения спросить. Хотел бы поработать в операционной. Безвозмездно. Считаю, мне здесь есть, ч-чему учиться.
Я очень рад, что мы становимся пупом земли, подумал Илан. Безвозмездным. Но на учебу доктора благословил. В работе он Зарена видел, вторыми руками хофрский доктор годится, а первым пусть становится у себя после того, как научится, чему хотел. Повел знакомиться к Наджеду, про вранье насчет Палача даже не заикнулся и вида, будто что-то знает, не показал, подобной выдержкой можно гордиться. Спросил только: