Дело о пропавшем талисмане
Шрифт:
За столом воцарилась мгновенная тишина, которую прервал хозяин дома.
— Я благодарен своей супруге за то, что она стала мне помощницей и другом в моем начинании, — сказал Иловайский, с любовью глядя на Марину. — Она загорелась идеей, пришедшей мне в голову, словно сама ее придумала. Все эти костюмы, что на вас, господа, театральный вечер, инсценировка, — заняли у нее уйму времени и сил. И я надеюсь, что вам понравится представление, в котором вы сами же и примете участие.
Мамонов повернулся к Марине и картинно похлопал в ладоши. Карпухин поднял бокал.
— Аристарх Егорович, —
— И не только, — кивнул он. — Замыслы наши гораздо обширнее. Если бы вы знали, что сейчас творится в литературных и окололитературных кругах! Все словно с ума посходили. Экзальтированные девицы расцеловывают портреты Пушкина, дамы читают воспоминания его многочисленных любовниц, а господа — скабрезные бульварные листки с интимными похождениями поэта и описание его дуэлей. И то, и другое, разумеется, фальшивое.
— А есть такие, которые поэта читают, а не только портреты целуют? — осведомилась я. — Что-то в вашем описании я не видела истинных почитателей творчества Александра Сергеевича.
— Конечно же, есть! — горячо возразил мне Иловайский. — И вот для них мы собираемся издать неизвестного Пушкина.
— Как это? Еще одного?
— Нет, ну что вы, Аполлинария Лазаревна, зачем нам еще один Пушкин? Второго такого нет и не будет! Вы представляете себе, в какие места вы приехали? Здесь все помнит его, дышит им. Тригорское совсем недалеко, Михайловское, Вульфы-Осиповы, могила Анны Петровны Керн. И этот дом на горе, который я купил совсем недавно, вполне вероятно, имеет отношение к поэту. Меня не покидает уверенность в этом.
Особняк долго стоял нежилым, и говорили даже, что здесь водятся призраки. Я произвел полную перестройку дома, в чем мне помог уважаемый Аристарх Егорович, но никаких следов призраков мы не нашли. Но я ни в малейшей степени не сожалел, что купил этот дом. Однажды мне рассказали одну легенду, в которой, на мой взгляд, правды больше, чем вымысла. В ней говорилось о доме, на фронтоне которого высечен из камня герб. На нем изображается волк, стоящий на задних лапах в полный рост и со свитком в вытянутой вперед лапе. Девиз написан по-латыни: Ora et Spera — «молись и надейся». Над волком — боевой шлем, а на щите — три звезды, значение которых до сих пор не разгадано. Этот волк охраняет рукописи Пушкина, который он написал под диктовку архангела Гавриила. Да-да, не удивляйтесь, господа! Не «Гаврилиаду», запрещенную цензурой, — она была написана молодым Пушкиным просто из-за того, что его переполняла любовь к жизни! Поэт просто записывал речи архангела и был его проводником в этот телесный мир. А «Гаврилиада» уж потом была написана, не смог он сдержать тайну откровения и заменил ее бойкой фантасмагорией.
Проникнувшись этой мыслью, я объездил окрестности и нашел пустынный особняк, на фронтоне которого, под слоем штукатурки скрывался герб. И я немедленно купил дом.
Вскоре после покупки особняка я повстречал Марину Викторовну, и она оказала мне великую честь, согласившись выйти за меня замуж. Мы поженились, нанесли визиты соседям, и они нам подтвердили, что действительно: многие слышали эту сказку,
— Желаю вам успеха! — воскликнула я. — Вы увлекающийся человек, Сергей Васильевич. Скажите, а чем еще вы интересуетесь?
— Не могу я ни одной новинки пропустить, — ответил мне Сергей Васильевич. — Как книжка новая появится и в газетах пропечатают, что она достойная, — тут же беру, на расходы не смотрю. Электричество скоро в дом проведу. Все последние технические новинки собираю. Гелиограф у меня есть, телескоп, усовершенствованную фотографическую камеру заказал. Если захотите посмотреть — милости прошу в библиотеку, там для аппаратов специальная полка выделена. А туалетные комнаты мои видели? Это вам не ночные вазы под кроватью прятать!
— Сережа, как можно! — осадила его жена. — Мы же за столом, а ты себе такие слова позволяешь произносить!
— Твоя правда, дорогая, — поцеловал он Марину в щеку. — Язык заплетается, выпил, наверное, больше положенного, не удержался. «Херес» — вино вкусное, но коварное, как ветреная дама. С ног так и валит.
Иловайский взял со стола салфетку и промокнул лоб, испещренный бисеринками пота.
— Господа, пройдемте, я покажу вам театр! — Марина встала из-за стола и сделала приглашающий жест.
Все с шумом поднялись и, переговариваясь, направились вслед за хозяйкой дома по длинной анфиладе комнат. Потом гости прошли по внутреннему коридору, соединявшему особняк и флигель, — в нем и располагался домашний театр Иловайских.
Театр представлял собой большой помещение, состоящее из одной комнаты, с торчащими наружу балками. Четыре колонны, по две с каждой стороны от сцены, подпирали потолок. Между ними был натянут занавес зеленого бархата, спускающийся полукруглыми складками на сцену. По переднему краю рампы уже горели огни в сетчатых ауэровских горелках, и наши длинные тени метались по стенам.
Старый лакей, прислуживающий нам за обедом, зажигал свечи в настенных подсвечниках. В зале стало светлее, но театр не стал от этого уютнее — еще чувствовалась необжитость, слишком новым все выглядело вокруг. На мой взгляд, в хорошем театре должны быть немного потертые кресла и слегка обтрепавшийся по краю занавес. На подсвечниках — следы соскобленного воска, а в воздухе — сладковатый запах театрального клея для декораций и жирного грима. Так пахло из сундука моей горничной Веры, бывшей инженю в маленьких провинциальных театриках. В детстве я заслушивалась ее рассказами, которые для меня были милее сказок о Бове-королевиче.
Чета Вороновых уселась в кресла в первом ряду, за ними устроились спирит с певицей. Дочка Иловайского и ее верная дуэнья Елена Глебовна отошли в глубь зала, а моя подруга встала напротив сцены и махнула рукой.
Неожиданно раздался звук скрипки — Пурикордов стоял около сцены и настраивал колки.
— Господа, господа, — захлопала в ладоши Марина, — начинаем представление. Сцена первая: дуэль Ленского и Онегина.
На сцену вышли трое: Мамонов, Карпухин и Иловайский, держащий в руках прямоугольный футляр. В дрожащем пламени огней рампы лицо хозяина дома выглядело бледно-зеленым. Скрипка зазвучала пронзительно и надрывно.