Дело о пропавшем талисмане
Шрифт:
Певица улыбнулась, обнажая крупные лошадиные зубы. Все же, как она ни рядилась, как ни украшала кольцами пальцы, а на цыганку походила мало. Ее выдавали бледная кожа да пробивающиеся светлые корни волос. Конечно же, ей тоже пришлось переодеться, чтобы соответствовать остальным приглашенным.
— На вечерах в нашем доме присутствуют только особенные люди, — с ноткой самодовольства в голосе сказала Иловайская. — Видишь, Полина, там в кресле отдыхает человек? Это Фердинант Ампелогович Гиперборейский, спирит.
— Кто? — удивилась я?
— Месье Гиперборейский — медиум.
— Господи! Да зачем же графине Наполеон?
— Надо, — с многозначительной интонацией ответила Марина. — У нее к Наполеону особые счеты. На ее бабушке обещал жениться наполеоновский адъютант, некий Жан-Мари-Луи и так далее, да и пропал, не выполнив обещания. А отец графини, граф Арсений Дмитриевич — вылитый француз, чернявый и с огромным носом. Ни за что не скажешь, что православный.
— Зачем же Наполеона? — удивилась я. — Надо было сразу этого весельчака адъютанта вызвать. Пусть объяснит, почему не женился.
— Графиня именно так и хотела, но не помнила точного имени того француза. Бабушка скончалась, а к отцу обращаться было неловко — мог и накричать: Арсений Дмитриевич человек строгих взглядов и не потерпит нескромных вопросов, задевающих его честь. Поэтому Гиперборейский и предложил ей вызвать Наполеона. Уж тот должен знать хотя бы в лицо своих адъютантов.
— И как же, выяснила графиня у Наполеона, кто же этот коварный совратитель ее покойной бабушки?
— Нет, Полина, она не успела. Ты знаешь: каждый сеанс отнимает у медиума столько сил, что ему надо месяц приходить в себя. Гиперборейский уже прожил месяц у графини, но Сергей Васильевич приехал и упросил графиню отпустить спирита на мой праздник. Я твердо наказала мужу забрать медиума — будем сегодня ночью столоверчением заниматься. А через месяц я его ей верну, жила же она столько лет без Наполеона, лишний месяц погоды не сделает.
Так переговариваясь, мы подошли к сухопарому черноволосому мужчине с эспаньолкой, сидящему в низком кресле. Глубокие морщины, идущие от крыльев носа к подбородку, придавали ему сумрачный и вместе с тем несколько брезгливый вид. На левом виске змеился белесый шрам. «Это его дух Клеопатры оцарапал, — шепнула мне Марина на ухо. — Страстная женщина. Рассердилась, что медиум ее от любовника оторвал». Я подивилась: откуда Марина все знает? Хотя удивляться было нечему, если вспомнить наши институтские годы.
Выпуклые рыбьи глаза медиума смотрели сквозь нас. От шеи до высоких лаковых сапог Гиперборейский был укутан в черный шелковый плащ с голубым подбоем. Я чуть было не споткнулась о его длинные вытянутые ноги, которые он не удосужился подтянуть при нашем приближении. Он даже не пошевелился, чтобы поприветствовать нас, — откинулся на спинку, закрыв глаза, а паучьи пальцы выбивали дробь по подлокотнику.
Вопреки всем правилам этикета, Марина обратилась к нему:
— Фердинант Ампелогович, позвольте представить вам мою подругу, Аполлинарию Лазаревну Авилову, приехавшую из N-ска.
Медиум неохотно разомкнул веки и прошелестел тусклым голосом:
— Надеюсь,
И он откинулся на спинку кресла, закрыв глаза.
К Марине подошел ливрейный лакей и что-то прошептал ей на ухо.
— Хорошо, — сухо кивнула она. — Сергей Васильевич у себя в кабинете.
Лакей отошел, а она повернулась к беседующим гостям и громко произнесла:
— Прошу к столу, господа!
Ко мне приблизился Мамонов:
— Позвольте предложить вам руку, г-жа Авилова.
За столом мне досталось место рядом с незнакомым молодым человеком, одетым в серый сюртук и черный галстук. В его внешности было что-то байроническое: кудри, зачесанные на виски, капризный изгиб губ. Он коротко представился «Иннокентий Мефодьевич Карпухин. Я племянник Сергея Васильевича» и тут же отвернулся. Пурикордов сидел слева от меня, и я облегченно вздохнула: будет хоть с кем-то перемолвиться словом — разговаривать с надменным «Чайльд-Гарольдом» мне что-то не хотелось.
Подошел, извинившись, Сергей Васильевич Иловайский, высокий, представительный мужчина с холеной бородой и бакенбардами. Костюм по моде начала века, кафтан в талию и белые панталоны, безукоризненно очерчивал его фигуру. Холеные пальцы украшал массивный перстень с печаткой. Он поцеловал Марину и сел рядом с ней. Два места напротив них оставались свободными.
— Ну, что ж, начнем, пожалуй!
Этого момента ждали все присутствующие за столом. Пурикордов поднялся с места и постучал ложечкой о край бокала.
— Дамы и господа! Прошу внимания! Позвольте мне сказать от всего сердца те слова, что рвутся из души, — и, повернувшись к Иловайским, сидевшим во главе стола, произнес:
Не мастер я слова плести,Подвластны мне лишь скрипки звуки,Я обреку себя на мукиКоль не сумею донестиИ свой восторг, и восхищенье,В сей очень редкий день рожденья.Прими, Марина, мой сонет!Желаю жизни сотню лет,И красоты, и вдохновенья,Любви, здоровья, наслажденья,Ведь ты отмечена судьбой,Пребудет счастие с тобой!— Браво! Браво! — захлопали гости. Польщенный Пурикордов раскланялся и сел на свое место. Зазвенели бокалы и я отметила про себя, что шампанское у Иловайских отменного качества.
— Вы сами сочинили? — спросила я на ухо скрипача. — Очень мило!..
— Бросьте, дорогая Аполлинария Лазаревна, — усмехнулся он. — Стишок этот я взял из «Письмовника на все случаи жизни». Мне не под силу двух строк срифмовать. Изменил Алину на Марину, вот и все искусство. Попробуйте лучше вот это фрикасе из утки с грецкими орехами. Чудесно, доложу я вам.