Дело Рихарда Зорге

Дикин Ф.

В вестибюле отеля с низкими потолками, устроенными на разных уровнях, и в подземных барах, напоминающих пещеры, и магазинах-пассажах собирались пестрые компании туристов, правительственных гостей, журналистов и работников иностранных посольств и деловых контор.

Японцы, казалось, были здесь явным меньшинством, а их хорошие манеры и вовсе делали их присутствие временами почти незаметным. Те из них, кто часто посещал отель, были, как правило, людьми, жившими когда-то за границей и приобретшими иностранные вкусы и друзей-ино-странцев. В книжном магазине отеля в продаже были две ежедневные токийские газеты на английском языке. Обилие улыбок и вежливости словно окутывали приезжавших европейцев

и американцев в кокон благорасположения, что весьма льстило их личному тщеславию.

Но «Империал-отель», подобно Токийскому клубу или международным клубам Йокохамы и Кобе, был крошечным анклавом, островком в этой чуждой иностранцу обстановке господства японских нравов, японского языка и японского народа.

Вне этого анклава иностранец встречался с почти универсальной вежливостью, которой сопутствовало невероятное любопытство. Здесь он никогда не встречался о явным равнодушием, столь обычным в Китае. Японское любопытство могло быть дружелюбным или враждебным, но редко отсутствовало вовсе.

Иностранец неизбежно находил японский язык устрашающим барьером на пути к истинному пониманию народа, и, соответственно, большая часть иностранцев, живущих в Японии, были намного более ограничены в своих контактах с местными японцами, чем их подозревала в том полиция. В случае с посольствами языковый барьер означал, что двум или трем членам дипломатического или консульского персонала, специализировавшимся в японском языке, приходилось оказывать исключительное доверие. По этой же причине корреспонденты иностранной прессы обычно крепко зависели от услуг своих говорящих по-английски подчиненных. Подобная ситуация была характерна и для большинства иностранных агентств по перевозке грузов, банков и экспортно-импортных контор.

Поскольку английский был обязательным предметом в средних школах и высших учебных заведениях Японии, можно предположить, что все японцы, независимо от занимаемого положения, в той или иной степени владели английским, хотя нельзя сказать, что это было так уж необходимо. Образованный человек — возможно, выпускник одного из императорских университетов — был в состоянии в той или иной степени читать и писать по-английски. Но он, как правило, не горел желанием общаться на английском и чувствовал себя неловко, обращаясь к иностранцу. Вероятно, только англичане худшие лингвисты, чем японцы.

Если к этим сложностям с языком добавить и другие, а именно: своеобразие японской психологии, то можно понять непредсказуемость, характерную для общения с ними. Открытые и приветливые в легкой беседе японцы тех дней, беседуя с иностранцами, моментально становились осторожными и скрытными, если разговор переходил на более серьезные темы — например, на политику. В таких случаях японец обычно вежливо, но твердо уклонялся от продолжения разговора.

До некоторой степени это объяснялось присущей японцам манерой общения, при которой, как правило, собеседники старались избегать прямых и утвердительных форм речи. Предложение могло быть составлено столь осторожно и уклончиво и так обставлено оговорками, что смысл его так и оставался неясным для иностранца. Разговаривая с соотечественником, японец знает, что в большинстве случаев невысказанные нюансы, остающиеся за видимыми двусмысленностями сказанного, будут прекрасно поняты собеседником, а потому нет необходимости быть конкретным в каждом отдельном случае.

Существовала, однако, куда более важная причина для всеобщей уклончивости в разговорах. Тридцатые годы были особенно страшными, беспокойными и тревожными годами для большинства японцев. «Опасные разговоры», как и «опасные мысли», могли привести к неприятностям. Граница между теми и другими была расплывчата и неопределенна, а потому общее благоразумие и осмотрительность

вынудили японцев вести себя сдержаннее, чем обычно, общаясь с иностранцами.

Более того, агрессия в Маньчжурии и сражения в Шанхае в начале 1932 года вызвали чувство осуждения в Соединенных Штатах так же, как и в большинстве стран Европы, а вскоре Японию изгнали из Лиги Наций в Женеве. И все это заставило японцев чувствовать себя на родине в изоляции от всего мира и внесло в их отношения с иностранцами еще больший налет застенчивой сдержанности.

Такой была Япония в то время, когда в конце лета 1933 года Зорге прибыл в страну. На взгляд западного человека это действительно была страна парадоксов. Это было государство, которым номинально управлял богоподобный император, лишенный, однако, реальной власти, на практике всецело принадлежавшей централизованной бюрократии, обязанной, в свою очередь, в вопросах высокой политики неуклонно следовать курсу, навязанному ей одной из военных служб. Японцы были нацией, известной своей покорностью, конфуцианской дисциплиной и самопожертвованием и тем не менее таившей в себе демонов смуты и волнения. Это была земля, которую любили или ненавидели те немногие иностранцы, что приезжали сюда, чтобы узнать ее получше. И нет сомнения, что эти чувства были взаимны.

И было мудро со стороны Зорге понять, что первые два года его пребывания в Токио должны стать временем опыта и проб. Потому что по сравнению с Китаем Япония действительно представляла собой закрытую книгу.

Глава 7. СМОТР ГРУППЫ

За работу, товарищи!

Ленин, 31 декабря 1910 года

Приехав в Токио, Зорге снял номер в «Санно-отеле». Первый его визит был в германское посольство. Новый посол д-р Герберт фон Дирксен еще не прибыл из Европы, однако персонал посольства хорошо встретил Зорге. Похоже, что он действительно с самого начала установил с сотрудниками посольства самые сердечные отношения. По его собственным словам, на дипломатов особое впечатление произвела рекомендация, полученная Зорге от японского посольства в Вашингтоне на имя Амаи Иидзи, главы департамента информации японского Министерства иностранных дел.

«Когда я приехал в Японию, в германском посольстве спросили меня, не знаю ли я кого-нибудь в Министерстве иностранных дел, и мне сообщили, что я могу получить рекомендацию к чиновникам из МИДа. Я с довольно гордым видом ответил, что у меня в кармане есть письмо на имя Амаи и что никакие рекомендации для японского Министерства иностранных дел мне больше не нужны».

На следующий день после визита в посольство Зорге посетил Амаи в Министерстве иностранных дел и был представлен нескольким японским и иностранным журналистам. В те дни Аман был важной фигурой в Японии и считался признанным оратором министерства: каждую неделю он проводил пресс-конференции, которые посещали ведущие журналисты Токио.

Один из них — Мицукадо Аритоми из «Фудзи Симпо», друживший с германским послом, из кожи вон лез, чтобы продемонстрировать Зорге свое доброе расположение. Например, он подыскал ему жилье в «Мегуро-отеле», которое больше устраивало Зорге по цене, нежели «Санно-отель». Чуть позже, когда Зорге уже снял дом в районе Азабу, Мицукадо помог ему переехать, но в те первые дни своего пребывания в Японии Зорге был настороже: у него вызывали подозрения даже такие жесты доброй воли. Он пришел к выводу, что Мицукадо, вероятно, работал на городскую полицию, поскольку именно он познакомил Зорге с японцем, бывшим социалистом, говорившим по-русски. По привычке, оставшейся неизменной во все время пребывания Зорге в Японии, он притворился, что не знает русского языка.